Час пробил

Девушка хочет — и не может — рассказать о звонке, который раздался совсем недавно, уже после ухода бандитов. Телефон надрывался минут десять. Упорствовать так мог только один человек, бывший муж хозяйки — Джерри. Она подняла трубку. Чей-то незнакомый голос произнес имя Нэнси. Девушка прислушалась — это не Джерри! «Дочь вашей хозяйки, кажется, зовут Нэнси? Она в надежном месте. Ей ничего не грозит, если мать проявит благоразумие… — Голос замирает. В трубке слышен неприятный звук, как будто мелким напильником скребут по стеклу. — Вы слышите меня?» — «Да, — ответила она и поразилась: какой противный шелест с булькающим присвистом. — Я слышу вас очень хорошо», — учтиво повторила она, словно разговаривала со служащим муниципалитета или конторы домовладельца, который позвонил по вопросу о лопнувших трубах. Но что-то же надо было говорить. Молчать сейчас нельзя. «Прекрасно. — Она уверена: уже другой голос. — Хотите услышать девочку?» Доносится шорох, напоминающий сопение, в трубке раздается: «Мама» — и больше ничего. Всего одно слово. Если бы она кричала. Если бы плакала… Она произнесла только одно слово: «Мама». Совершенно без чувств, с интонацией взрослого, безумно уставшего человека. «Убедились? — спросил голос, безразличный, даже нудный, с такой обыденностью решают проблему ужина супруги, живущие вместе тридцать лет. — Миссис Уайтлоу любит дочь?» — «Да», — выдавила она. Может ли быть более идиотский вопрос? «Прекрасно! Тогда мы быстро договоримся». Опять противный скрежещущий звук. Так иногда работают плохо смазанные переключатели магнитофонов. Наверное, голос Нэнси записан на пленку. Похитители боятся опознания телефона! Поэтому голос девочки, а может и голос человека, предлагающего условия, записаны на пленку. Если нагрянуть сейчас на квартиру, откуда звонят, не найдешь ничего, кроме магнитофона и какого-нибудь придурка, который выпучит глаза, по банке каждый. Даже если это не квартира, а телефон-автомат, то, скорее всего, в нем подросток, у него в портфеле — магнитофон. И все. Слова в трубке: «Мама, мама…» Она не ошиблась с магнитофоном. Неприятный фальцет режет слух: «Хорошо, что вы пас понимаете. Передайте хозяйке, если опа отступится, ее дочке ничего не сделают, если нет…» Няне показалось, что должны были прозвучать слова «я очень сожалею», но, конечно, они не прозвучали. С какой стати им сожалеть? Хорошо, что еще девочке нет и семи, а если бы ой было двенадцать и опа пошла в маму, то…

— Они уже звонили, они хотят, чтобы вы отступились, — с этими словами няня тихо притворяет за собой дверь.

«Где я дала промашку?» — думает Элеонора. Раздевается. Быстро принимает душ. Снова одевается. Тщательно. Несколько минут стоит перед зеркалом. Ей хочется быть грустной и элегантной. Не просто так. Очень важно, чтобы у тех, с кем она будет встречаться, возникли чувства, на которые. она рассчитывает: сожаление, участие, восторг, смешанный с изумлением перед горестным мужеством. Они всего лишь мужчины — те, кого она увидит. Она всего лишь женщина. Не просто женщина, а женщина, попавшая в беду. Не просто женщина, попавшая в беду, а красивая женщина, попавшая в беду. Многие мужчины при виде таких женщин начинают творить чудеса, правда если эти чудеса им ничего не стоят и ни к чему не обязывают. Но ей действительно угрожает страшное несчастье, и она имеет право бороться с ним любыми способами.

Ночь после похищения Элеонора провела в особняке Дэвида Лоу. Они не виделись уже несколько дней. После случившегося она не могла не поехать именно к нему. Во-первых, ей еще не приходилось оставаться дома одной, во-вторых, рано утром все равно предстояло отправиться к Харту. Если бы опа выехала от себя, то приехала бы, в лучшем случае, к десяти утра, а то и позже.

Когда Харт вошел в кабинет, миссис Уайтлоу поднялась навстречу. Она не рыдала — Кемпбелл явно преувеличил, — но выглядела скверно: невыспавшейся и помятой.

— Допрыгались? — Харт грохнулся в кресло. Элеонора промолчала. Джоунс смотрел на нее с нескрываемым сочувствием. — Что произошло?

— Похитили дочь. — Элеонора произнесла фразу тоном безнадежности и безразличия, будто сказала «лопнула шина».

Даже непробиваемый Джоунс был взволнован, он смотрел то на Харта, то на Элеонору, как бы призывая их соединить усилия в борьбе с несчастьем.

— Я предупреждал, — Харт закинул ногу на ногу, — мне нечего больше прибавить. Что касается помощи, вам надо обратиться в полицию вашего города, мои полномочия, как вам известно, тоже имеют определенные границы.

— Я думала… — неуверенно начала Элеонора и замолчала.