Час новолуния

Жизнь в городе, однако, не остановилась вовсе: подходили к окраинам праздничной толпы и уходили, осенив себя крестным знамением, торопливые прохожие — оставалась работа, болезнь, нужда, служба. Волею случая оказался в прилегающем переулке собравшийся в дорогу всадник — перемётная сума и саадак с луком у седла. Незадачливый путешественник, розовощёкий, едва тронутый бородой парень, не слез с коня по легкомыслию, лени или, может, расчёту больше увидеть.

Но на что бы он там ни рассчитывал, возбуждённые многолюдством и духотой стрельцы не упустили его — накинулись гурьбою, сдёрнули наземь и принялись охаживать без разбора, куда пришлось, — плетьми, батогами, доставали кулаком и ногой. Парень вертелся, сипел в тщетной попытке закрыться, бежать и скоро пал на колени.

— Владычица... владычица пешком идёт, а ты на коне! — приговаривали стрельцы с придыханием. — Ах не гордись! Поклониться-то... поклонись!.. Так! Не сиди на коне... перед святым... крестом... басурманин!

При первых хлюпающих ударах толпа раздалась и сплотилась вновь, поглотив в себе человека на коленях — он закрывался руками, и стрельцов, которые били с ожесточением, но без спешки, дожидаясь, пока человек упадёт.

Глава двадцать седьмая

Шафран у себя лома

ерезвон колоколов, больших и малых, пронизывая город, отдавался в просторной тёмной комнате, где стоял у оконца Шафран. Бережно переставив больную ногу, подьячий вынул раму — открылось марево нагретых солнцем, дрожащих под гнетом мощного звука крыш. Шафран перекрестился на церковные маковки, отступил было от окна и вернулся к нему вновь, словно что-то припомнив. В тусклом лице его с по-рачьи обвисшими усами, с путаными водорослями бороды отразилось самоедство неудовлетворённой собой мысли.

— Куда мальчишку девать, боярин? — послышался беззастенчивый голос. — Отведу к приказу да выпущу. Забирай, кому надо!

Шафран оглянулся через плечо. Не сразу можно было сообразить, кому этот неласковый взгляд предназначен. Просторную горницу от края до края застилала лужайка персидского ковра, а лавки, сундуки и прочая обыденность, уступая заморскому диву, жались под стены, отчего и вся комната оставляла ощущение заколдованной пустоты. Не видно было и гостя; при некотором старании, впрочем, сомнительным вознаграждением за упорство в поисках служили ищущему взгляду грязные сапоги на лавке. Затем можно было приметить и обладателя сапог. Тот устроился в тени за поставцом, за посудной горкой, скрестил по-татарски ноги на укрытом полосатым полавочником сиденье.

Прихрамывая, Шафран обошёл кружным путём горницу — предпочитая окраины и закоулки, — и подобрался к собеседнику.

— По тульской дороге столб хороший освободился, — сказал он, обращаясь к видневшимся за поставцом сапогам. — С Егорья вешнего Сёмка там висел Лоншин. Так уж обсыпаться успел. Как мясо-то в гниль сойдёт, так кости сыплются. Или зверьё таскает — не поймёшь.

— Не пугай.

— Мальчишка мал, а вас больших на кол посадит.

— Зарезать что ли?

Нет, Шафран не произнёс это слово, — другой, тот, что на лавке. Шафран молчал. Но и гость его не выказывал особенной кровожадности — убить, так убить, гость тоже не видел надобности молоть зря языком. Шафран же, как поднял с поставца чарку, так и забыл вернуть её на место — застыл, приподняв чарку над полкой.

— Что? — шепнул он вдруг. — Что упало?

Сапоги шевельнулись, гость подвинулся и спустил с лавки ногу.

— Да никого, — возразил он с недоумением.

— Нет, упало, говорю, — прошептал Шафран. Осторожно опустил чарку, но не разжал пальцы. Стоял, напряжённый.

Били колокола, бой этот сливался в сплошной будоражащий перегуд, а здесь, в горнице у подьячего, ничего не происходило.

— Бахмат, — сказал Шафран, наклоняясь к сапогам. — А что бы нам не сделать хитрее?.. Надо город поджечь.

Когда Бахмат обдумал это ответственное предложение, он присвистнул. А уж потом откликнулся словом:

— Задача.

— Мальчик должен поджечь. В этом-то штука, чтобы мальчик. Понимаешь?

На это гость не отозвался никак — не ответил и не присвистнул.

— И его, мальчика, — горячечно зашептал Шафран, — на пожаре найдут. А в руках обожжённая серная тряпка. Подкладывал её под клеть. Или крышу... разобрал угол над сеновалом...

— Живого найдут?

— Живого! — с внезапной злобой прошипел Шафран. — А тебя, болван, мёртвого!

Слова «убить» он всё-таки не произнёс и поставил это себе в заслугу, обращаясь тут мысленно к судьям. Хотя одного «поджечь», которое явственно прошелестело в горнице, с избытком хватило бы на четвертование.

— Кто ж поверит, что мальчик?

— Так видеть его должны. На пожаре-то. Как поджигал.

Да полно, боярин, вздор городить: убежит.