Час двуликого

— Я знал это, Евграф Степанович. Ко мне идут мюриды отца, являются толпами, чтобы лицезреть наследника святого и предложить ему по наследству свою плоть и душу. Мы ведь наследуем от отцов не только стада и деньги. Случается, что и душа вдруг обретает статут наследства. Я принимаю от них тоба — клятву верности. Могу заверить, что подобная клятва на Коране не уступает в твердости вашим, что даются у Красного знамени. В результате я уже сформировал из мюридов отца шариатскую сотню. Она будет охранять все, что я прикажу: аульское стадо, утерянный бабкой Сацитой башмак, железную дорогу.

«Он все время ведет, не дает передышки, ведет и подставляется под проверку. Он выложил все, что известно: сданный в налете бандит; меджлис, главари шайки Хамзат и Асхаб — о них сказал Бичаев; отказал Челокаеву — шифровка из Батума. И вот шариатская сотня — сообщение шестого. Ни одной зацепки.

Если он действительно чист, он скажет об Омаре, должен сказать, иначе он не может обойти эту белогвардейскую болячку, если хочет работать с нами».

— Для меджлиса эта сотня — первая ласточка в моей борьбе против вас. Потом последуют остальные. А то, что сотня станет безупречным стражем полотна между Грозным и Гудермесом, — так ведь должен как-то проявлять свою лояльность член ревкома.

Быков молчал. Это было равносильно согласию. Вадуев — не в счет, светится насквозь — камень с шеи снял Митцинский, влетало Вадуеву не раз за этот участок.

Митцинский торопился, нельзя было давать им время на размышление.

— Подведем первые итоги: я могу сколь угодно долго творить благо для Советской власти, ибо всегда найду оправдание перед меджлисом — с меня требуют работу в ревкоме. Я в состоянии тормозить и пресекать антисоветскую деятельность меджлиса. Оправдание этому наготове: конспирация и еще раз конспирация во имя будущего часа «пик».

Но, если с меня наконец потребуют дела, мы с вами всегда сможем инсценировать эффектный трюк, — Митцинский тихо, воркующе засмеялся.

Быков резко спросил:

— Сколько у вас было скота?

— Не знаю точно, что-то около восьми тысяч голов. Это скот отца. А что?

— Осман Алиевич... вы — единственный наследник громадных табунов и богатства шейха — отца, юрист с блестящим образованием. Не произойди революции, вы, вероятно, могли бы претендовать здесь на звание имама, духовного и светского властителя всего края. У вас нет конкурента. Я не прав?

— Почему же, вполне вероятно,что такое могло случиться, хотя и необязательно.

— Революция отобрала у вас все: табуны, наследие, возможный имамат...

Митцинский скованно усмехнулся:

— Вы знаете, Евграф Степанович, я ждал этого вопроса и боялся его. Почему я, разоренный Советами, иду к моему грабителю и предлагаю свои услуги. Где логика моего поведения?

— Ядовито. Но так.

— В моем поведении действительно трудно отыскать логику. Оно алогично, более того — подозрительно. И все мои попытки увязать концы с концами вас не убедят. На вашем месте я бы не поверил Митцинскому.

— А вы все-таки побудьте на своем месте. Мы словеса ваши помнем, на зубок испробуем, глядишь — и зерно истины вышелушим.

— У меня нет выхода... рассказывать о том, что мне постепенно, исподволь стала симпатичной сама структура Советов, что по душе пришелся ваш допуск к судейской мантии — людей цельных, одержимых, что я с отрадою окунулся в ваш, не всегда умелый, но всегда чистый и неподкупный мир судейства — об этом может рассказать моя работа в советских судах. Но только не перетянут эти словеса, когда на другой чаше весов табуны, имамат, а? Ведь не тянут, Евграф Степанович, признайтесь?

— Не тянут, — вздохнул Быков.

— Вот видите. А больше мне, собственно, и не о чем... Что изменилось бы от моих проклятий землетрясению, разрушившему мой дом? Советы выстояли в нашествии Деникина, Петлюры, Колчака и Антанты. Я думаю, вы пережили бы и сопротивление Митцинского.

— Здесь есть маленький нюанс, — усмехнулся Быков, — умный человек действительно не станет сопротивляться землетрясению. Но он и не станет помогать ему в разрушении собственного дома. Вы же пришли к нам...

— А я честолюбив, Быков! — внезапно крикнул Митцинский, взялся за горло, долго, болезненно молчал. — Извините. Докапывались до сути — извольте. По государственной, юридической логике СССР Чечня должна получить автономию. Этот процесс необратим, судя по трудам Ленина и резолюциям вашего Восьмого съезда. Получив автономию, Чечня неизбежно станет испытывать острейший дефицит в правительственных кадрах: образованных, государственно мыслящих, доказавших свою приверженность Советам на деле. Именно таким человеком я собираюсь стать: на деле доказывать свою приверженность. Если я вас не устраиваю, увы, насильно мил не будешь. Арестуйте меня, меджлис, шайку Хамзата, начните гражданскую войну в Чечне. Она неизбежна при аресте меджлиса — мозга нации. Это все, что вам остается.

— Хватит! — вдруг стукнул кулаком по столу Вадуев. — Много себе позволяешь, Быков!