Предполагалось, что со своего места за ширмами я не вижу участников состязания, но на самом деле, когда они подходили к ступенькам, ведущим на сцену, я их видел. Номер один оказался высоким сутулым юнцом, который по случаю появления на публике облачился в свой лучший костюм. Сторонники и доброжелатели встретили его аплодисментами. Он обмахнул сиденье табуретки – решительно все участники его обмахивали, – уселся, как на скамью подсудимых, сунул голову в раструб мегафона и дунул.
Да, у него изо рта плохо пахло. Но как это оценить? Дать ему пять баллов из десяти по галитотической шкале доктора Халлы, которую я только что самолично изобрел, и присуждать баллы всем остальным относительно этой оценки? Так я и сделал. Конкурсант сошел со сцены под гром жидких аплодисментов; на сцену поднялась женщина – кажется, одна из официанток, разносящих пиво, одетая в грубую пародию на костюм больничной медсестры, – и старательно протерла мегафон листерином.
Остальных участников я не запомнил. У троих или четверых изо рта пахло, как после эпидемии чумы, и я дал им по восемь или девять баллов. Всего мимо меня прошли семнадцать человек, мужчин и женщин, с нелечеными зубами, больным желудком и, как я заподозрил в одном случае, цингой – что было вполне возможно, поскольку этот участник выглядел как матрос с озерной баржи. Но победительницу я определил не колеблясь: от нее разило лимбургским сыром, хоть топор вешай, а я как будущий медик уже знал, что этот запах связан с запущенным тонзиллитом, переходящим в гнойный. Когда я, изобразив тяжкое раздумье, некоторое время разглядывал свои заметки, а потом сообщил итог коротышке, он пришел в восторг. Эта участница была явным фаворитом, и на ее успех ставили (а может быть, лучше сказать, вешали) большие суммы.
Объявлять победителя должен был я; именно тут я показал Джоку и Дуайеру после всех этих лет. За звание короля или королевы галитоза боролись семнадцать человек; к тому времени как коротышка без пиджака цветисто прокомментировал появление на сцене каждого из участников, все они по очереди уселись на скамью испытуемого и подули в мегафон, и липовая медсестра подчеркнуто тщательно протерла мегафон после каждого; на сцене так разило листерином, что, думаю, и сам великан Блендербор, сытно поужинавший человечиной, не пробил бы облако антисептики своим зловонным дыханием. И в этой дурманящей атмосфере я поднялся, чтобы произнести речь.
– Леди и джентльмены! – начал я. – Первым делом я должен поблагодарить всех участников за проявленный спортивный дух и готовность вступить в сражение в такой, как вы, несомненно, согласитесь, глубоко личной сфере. –
Память, дай скорей скрижали![37] Здесь моя необычно цепкая память подхватила меня и понесла, пока я шарил в поисках слов.
– Медики всегда весьма уважительно относились к зловонному дыханию как показателю общего здоровья, а иногда – индикатору конкретной болезни. Но по прошествии времени, с появлением новых диагностических методов представители медицинской профессии стали избегать встречи с дыханием пациента, ибо оно могло быть неприятным. Какой позор! Позор тем, кто заботится в первую очередь о личном удобстве в ущерб точности диагноза. Позор врачу, который не готов на все ради блага пациента! Знаменосцем медицины в вопросе проверки запаха изо рта выступил не кто иной, как великий сэр Уильям Ослер, вероятно наиболее выдающийся медик своей эпохи, и эта борьба длилась до самой его смерти в тысяча девятьсот девятнадцатом году. Сэр Уильям Ослер – он, несмотря на заслуженные награды, которыми осыпали его за границей, и триумфы в Соединенных Штатах, а затем в Англии, где он удостоился посвящения в рыцари его величеством королем, –
Конечно, я не знал его имени, но это было и не нужно. Раздался гром аплодисментов, и мне оставалось только неслышно бормотать что-то, пока толпа орала, а отдельные зрители выкрикивали: «Старина Пирс! Отлично! Молодец!»