Чародей

– Церковь вынуждена давать место таким, как я, – сказал Дуайер. – Она нуждается в том, что мы, люди искусства, можем ей дать. И когда я говорю «таким, как я», я не имею в виду шваль вроде Ангуса, я имею в виду Микеланджело, и Рафаэля, и кучи других, не говоря уже о художнике с весьма подходящей к случаю кличкой Содома[35]. Музыканты, само собой. Люди, понимающие, что такое стиль. Потому что церковь без стиля – убожество; доказательство можно видеть каждое воскресенье в этом богоспасаемом городе, самодовольно именующем себя Городом церквей.

– Но ведь не все художники…

– Никто и не говорит, что все. Не все, и даже не большинство. Но некоторые весьма выдающиеся.

– Бах – нет. Гендель – нет. Доктор Декурси-Парри – определенно нет.

– Разумеется, нет, Пайк. Не требуй слишком многого.

– Нет-нет; просто дело в том, что по сравнению с такими, как ты, такие, как я, часто кажутся неуклюжими и грубыми; и мы вынуждены бороться за себя. Вот Джок только что называл себя дегустатором грехов, а ты говоришь про Церковь как путеводитель по жизни, противоречащий Библии, а я просто тупой студент-медик из Караула Сиу, и мне, кажется, нечего сказать в свое оправдание. Единственное, в чем я могу не сомневаться, – «Анатомия» Грея, а это очень слабое утешение, особенно когда проведешь утро в прозекторской.

– Бедный старина Пайк, – сказал Дуайер и снова наполнил мой стакан. – Не бери в голову. Учись наслаждаться беседой ради беседы и не думай, что должен перестраивать свою жизнь каждый раз, когда тебе подкидывают новую идею.

– Как там в той дурацкой песенке, которую мальчишки поют на переменах? – И Джок заревел громоподобным басом:

Жизнь как вишня сладкая,
На нее смотри легко,
Ведь она – загадка.

– Совершенно верно, – сказал Дарси, пресекая эту русскую выходку (ибо несколько месяцев среди русских моряков сильно повлияли на Джока). – Совершенно верно. Все, что я пытаюсь доказать – помимо того, чтобы отмежеваться от Ангуса и его компашки хеллоуинских пугал и голубеньких, – это что в жизни нужен стиль, стиль во всем, и религия – как раз то место, где его стоит искать. Как ни странно это может показаться тем, у кого при упоминании религии душа уходит в пятки. Жизнь лучше всего жить в соответствии с благородным ритмом, налагая на себя определенные этические ограничения и делая определенные метафизические допущения; Церковь именно это и предлагает.

– А разве философия не предлагает то же самое, но без сопутствующей ерунды? – Они от виски опьянели, а я осмелел.

– Нет, миленький, не предлагает; чтобы в этом убедиться, достаточно посмотреть на жен философов, начиная с Ксантиппы. Это потому, что философия исключает поэзию, а Церковь для поэзии широко открыта. И потому я счастлив, как торговец песком.

– Но почему торговец песком как-то особенно счастлив? И что вообще такое торговец песком?

Но ответа я не дождался. Оба моих наставника крепко спали.

10

Пожалуй, следует притормозить, а то, чего доброго, история болезни, которую я задумывал лишь как средство освежить память, превратится в один из немецких романов взросления, в которых описывается рост и развитие человеческого духа. Но вероятно, мне не удастся избежать этого полностью. Мой дух в самом деле развивался под руководством Дарси и Джока, и теперь, оглядываясь назад, я вижу, как бережно они со мной обращались, хотя тогда я считал, что они смотрят на меня свысока и подводят под неприятности. Пьяными разговорами наше общение не ограничивалось. Мы отлично веселились, но порой Дарси играл надо мной грубоватые мефистофелевские шутки.

Взять, например, вечер, проведенный нами в Кобургском общественном зале, где я оказался жертвой.

Отрывочные разговоры про грех продолжались еще несколько вечеров, растянувшихся на две или три недели, поскольку я не мог высвободить все вечера от учебы и титанической зубрежки. Дарси утверждал, что не существует такого греха, который не нашелся бы где-нибудь в Торонто. Не потому, что здесь собрались какие-то особенные грешники; просто когда население города достигает определенного предела – Торонто как раз подходил к миллиону жителей, – в нем появляются все возможные вариации перверсий. Спрос рождает предложение.

Взгляды Джока на грех были так мрачны, словно взяты из романов Достоевского: он считал, что грех никогда не приносит удовольствия. Но этот принцип сам себя опровергал: если нечто было забавным, оно по определению не являлось грехом. Однако Дарси смотрел на дело шире. Если нечто оскорбляло хороший вкус и нарушало приличия, оно было грехом.

– Ты не думаешь, что грех может смешить? Точнее, ты думаешь – то, что тебя смешит, не может быть грехом? Но против чего это грех? Против морали? Против хорошего вкуса? А где именно мораль и хороший вкус перестают сливаться в поцелуе? Ты бросаешь мне вызов, чтобы я привел пример?

В тот вечер, когда пример предстояло продемонстрировать, Дарси предупредил нас обоих, чтобы мы оделись попроще. Он сказал: