Чародей

Странным на практике. Вероятно, отчасти знакомым по фантазиям и по наблюдениям повседневной жизни. Живя так, как жила Джейн, невозможно сохранять полное неведение относительно секса. Это верно и в отношении Шарлотты Бронте, единственной родительницы Джейн. И Шарлотта, и Джейн жили в деревне в век конской тяги, а лошади – создания нескромные. Да и беспутный Бренуэлл Бронте наверняка хотя бы иногда проговаривался о своих похождениях так, что слышали и сестры. Братья воротят с корню добродетель. Одна из этих сестер, героическая Эмили, во всяком случае должна была знать, что к чему, и хотя бы догадываться, что именно так тянет Хитклифа к Кэти, возлюбленной его юности: дочь преподобного Патрика Бронте не могла не знать о существовании подросткового секса – наверняка приход ее отца изобиловал примерами.

Без всякого сомнения, Джейн Эйр в первую брачную ночь легла в постель девственницей, но не дурой.

А героини Джейн Остин? Бойкая девушка вроде Элизабет Беннет не могла не набраться хоть каких-то познаний до замужества с Дарси. В ней сочетались типичные для шекспировских героинь скромность и веселый ум, а скромность совершенно не мешает понимать, что движет миром. Героини Джейн Остин с точностью до толщины волоска знали, где проходит граница между весельем и обыкновенной распущенностью.

Чистота, проистекающая из невежества, перерастает в обычную глупость, когда возраст младенческой невинности прошел. А ведь Джейн никто никогда не обвинял в том, что она ценит глупость. Но позже в том же XIX веке случилось и это, ибо нет такой отвратительной нелепости, которую человеческое общество рано или поздно не возведет в доктрину и не начнет защищать всеми орудиями из арсенала общественного идиотизма.

Еще совсем недавно заурядная литература насаждала идею, что подлинно добродетельная девица должна быть не просто невинна, но глуповата, хотя это совершенно разные вещи. Возможно, Эмилия Седли и глуповата, а вот Бекки Шарп – точно нет. Разве Бекки, воспитанная в таких условиях, могла остаться в неведении? Но Теккерей писал незаурядную литературу.

Даже дети в великих книгах не могут быть так невежественны в области секса, как может показаться при беглом чтении. Умница Мейзи из романа Генри Джеймса многое знала, о чем сообщает нам писатель, и, без сомнения, в том числе многое о половой жизни старших, и автор знал, что она знала, но из соображений приличия не мог рассказать об этом читателям.

Конечно, я, начитанный доктор Халла, знаю подобные вещи, но лишь сейчас полностью осмыслил пережитое и сделал выводы; я осознал, что любовь в литературе и любовь в жизни – одно и что умный читатель должен привносить свой собственный опыт, дополняя при чтении опыт героев романа. Романтика, настоящая любовь и обычная телесная похоть – это все части одного и того же сливового пудинга, а пудинг не исчерпывается дивным ароматом, который испускает. Чтобы доказать существование пудинга, его нужно съесть, и, лишь проглотив несколько кусочков, мы начинаем понимать, что он существует. Если книга не выдерживает этого испытания, насколько она хороша?

7

Не смерть Гила, но ее последствия заставили меня пересмотреть свою связь с Нюэлой и понять: ирландская чаровница моей молодости и жилистая гинекологиня средних лет (буду джентльменом; на самом деле она всего на три или четыре года моложе меня) – два разных человека, а я уже давно вошел в возраст, который в популярных журналах называют «молодостью старости». Если мир когда и узнает о моей беде, сочувствия ждать не приходится. Мир (в лице тех, кто дает советы по подобным вопросам в газетных колонках), без сомнения, посоветует мне искать новую партнершу – вероятно, с помощью той же газеты, по объявлениям типа: «Молодая энергичная дама 45 лет ищет настоящего мужчину, любящего оперу, ужины при свечах, прогулки в лесу, бейсбол и ловлю рыбы на мушку, для крепкой дружбы и кто знает чего еще». Я и не заметил, как отношение общества к сексу радикально (хотя, кажется, и неглубоко) изменилось. Однополая любовь, что когда-то была вынуждена о себе молчать[92], теперь никак не может заткнуться. Слова, которые я мальчиком читал на заборе, теперь каждый день попадаются в газетах и никого не удивляют. Вероятно, это отход от узколобого пуританства и глупой претензии на деликатность в журналистике, где невозможна никакая деликатность и редко встретишь даже простую человеческую порядочность. Однако я до сих пор вздрагиваю, встречая глагол «трахаться» в напечатанном виде или слыша его из уст женщины, молодой или старой; но я научился это скрывать. Для меня это слово обозначает чисто физическое совокупление, как при изнасиловании или сексе за деньги со скучающей наемной партнершей. Другого слова нет, если не считать откровенной непристойности и холодных медицинских терминов, но для меня слову «трахаться» всегда будет недоставать эльфийских чар, без которых взаимная игра полов превращается в столкновение мяса с мясом – так себе еда.