Чародей

Так мы и оказались втроем у меня в клубе «Йорк», знаменитом прибежище задерганных преуспевающих людей, и поужинали в красивом полутемном зале, где ели, приглушенно переговариваясь, еще несколько человек. Я боялся, что беседа не пойдет, но она текла свободно. Мы говорили о похоронах, о том, что на них пришло удивительно много народу, и о том, как тепло вспоминали о Гиле пришедшие. Разумеется, мы поговорили и о музыке, которую Брокки сдержанно одобрил. Поговорили и об отчасти утрированном спектакле, устроенном вдовой, – тут я впервые понял, что Нюэла и Брокки никогда особенно не любили Эсме, но изо всех сил старались принять ее в семью; я не мог не заметить, что, хоть она и поцеловала их обоих – не тепло, а с прохладцей, приличествующей похоронам, – предложения встретиться еще раз не поступило. Они гадали, в каком она финансовом положении. (На этот счет я смог их успокоить: Гил слушался моих советов по поводу инвестиций и Эсме не должна была ни в чем нуждаться.) Они не жаловались, но явно думали о том, что с ними могли бы и посоветоваться насчет устройства похорон (его взял на себя «Голос колоний», и, насколько я знаю, всеми оргвопросами занимался Макуэри). Но наконец предварительная беседа завершилась, и мы перешли к более важным вещам.

– Конечно, теперь перед нами встала проблема, – сказал Брокки. – Как ты догадываешься, мой отец оставил кругленькую сумму. Она все это время росла, потому что мы живем очень просто, но теперь у нас нет наследника. Что нам делать?

– Вы, наверное, захотите как-нибудь помочь Эсме, – сказал я.

– Не то чтобы хотим, но поможем, – поправила Нюэла.

– Но она не будет нашей наследницей в том смысле, в каком был бы Гил. Нет, это совсем не то же самое. Я не успел об этом подумать хорошенько, но прямо сейчас я склоняюсь к тому, чтобы оставить большую сумму Уэверли.

– Но на конкретную цель, лучше всего – на библиотеку, – сказала Нюэла. – Не стоит жертвовать просто на университет или на усмотрение руководства, потому что тогда все деньги захапают ученые и потратят на дорогие игрушки.

– Я удивлен, – сказал я. – Я думал, ты будешь за то, чтобы отдать деньги на медицинские исследования. Ты же врач. Ты меня поражаешь, Нюэла.

– Джон, я знаю нашего брата, исследователей, не хуже тебя. Любая из гигантских отраслей – исследования рака, СПИДа или болезни Альцгеймера – проглотит все наше состояние и даже не оближется. И какая тогда будет от него польза? Практически никакой. А вот библиотека – хорошая библиотека ведет настолько далеко, насколько простирается человеческая мысль. И вообще, с чего это ты так почтительно заговорил о медицинских исследованиях? Ты сам чрезвычайно многого достиг с помощью исключительно собственных мозгов.

– Да, но я не считаю исследования лишними. В наше время научились делать много удивительного.

– Крайне мало по сравнению с затраченными деньгами. Слишком много аппаратов, слишком много администрации и совершенно недостаточно мозгов и интуиции. В науку идет множество людей второго и третьего сорта.

– Мне кажется, ты впадаешь в крайности.

– Да, и хорошо бы в них впадало побольше народу. Давно пора. Эти огромные лаборатории – совсем как монастыри прямо перед тем, как Генрих Восьмой их выпотрошил. Больше гуманизма и меньше науки – вот что нужно медицине. Но гуманистом быть трудно, а наука в значительной части – лишь детская игра с замысловатыми конструкторами.

– На нас смотрят с соседних столов, – сказал Брокки. – Нюэла, потише. Это не твой клуб, и ты можешь испортить Джону репутацию. Будут говорить, что он приводит буйных гостей. Но, Джон, конечно, мы с радостью рассмотрим любые соображения, какие у тебя есть или могут появиться в следующие несколько недель. Мы чувствуем, что у тебя была особая связь с Гилом.

Я навострил уши. Неужели это приглашение поговорить о том, что не шло у меня из головы со дня убийства?

– Да, я согласен. Насколько особая, как ты считаешь?

– Ты был очень добр к нему, когда он учился в школе. Воспитал в нем страсть к театру и литературе. Он всегда говорил о тебе с настоящей любовью. Ты был ему практически дядей.

– Дядей?

– Тебе не нравится это слово?

Так, момент настал.

– Брокки, я до сих пор ни разу не поднимал эту тему, но вам с Нюэлой никогда не приходило в голову, что я мог быть отцом Гила?

Брокки перестал есть крем-брюле и посмотрел мне в глаза. Атмосфера заметно изменилась, и это изменение захватило и Нюэлу, хотя она ни единым мускулом не пошевелила.

– Конечно, я знаю, что вы с Нюэлой любили друг друга до того, как ты ушел на фронт. Если бы события сложились по-другому, может, вы и поженились бы. Но судьба распорядилась иначе. Я вернулся из-за моря гораздо раньше тебя; мы с Нюэлой оба работали в Уэверли и неизбежно встречались; мы горячо полюбили друг друга и поженились. Гил, если позволишь мне минутную сентиментальность, стал свидетельством этой любви. Поэтому, я думаю, маловероятно, чтобы ты был его отцом. Но это глупая формулировка: мы, ученые, вечно все преуменьшаем и прибегаем к оговоркам. Ты просто не мог быть его отцом.