Чародей

– Я очень рада, что у вас есть планы. Если хотите мне рассказать, я послушаю.

– Вы обещаете не говорить об этом ни слова ни одной живой душе?

– Доктор, я хотя бы единожды разболтала то, что вы поверили мне как тайну? Вы меня обижаете.

– Простите, Крис. Я знаю, что вы не болтливы. Но моя идея настолько необычна, настолько масштабна, настолько потрясающа – я знаю, что, если она выйдет наружу, ее кто-нибудь обязательно украдет. Это не что иное, как великий следующий шаг в деле литературной критики.

– Можете не беспокоиться за свой секрет. Я ничего не знаю о литературной критике.

– О, но вы не можете не знать. Сейчас об этом пишут во всех газетах и журналах. Популяризация новейшей великой идеи, так сказать. Вы, конечно, слышали о деконструкционизме?

– Ни слова. Как выражается мисс Тодхантер, ни единого писка.

– Совершенно не понимаю, как можно жить в такой изоляции. Ну, не важно. Деконструкция – новый способ разбора книг. Она пришла из Франции, как и многие другие блестящие короткоживущие идеи. Вот в чем она заключается: вы берете книгу, читаете ее, и что она для вас значит?

– Ну, то, что в ней написано, я полагаю.

– Совершенно неверно. Важно не то, что написано в книге, а то, что скажете вы о том, что написано в книге.

– Но если я дура и не поняла, что там написано?

– Это совершенно не важно. Теория деконструкционизма утверждает, что собственно в тексте книги не содержится никаких смыслов; ими обладают только различные виртуальные тексты, создаваемые читателями в поисках смысла, даже если тексты разных читателей противоречат друг другу. В любом случае вы и вообще обычные читатели тут ни при чем. Это все для элиты. Критический bon ton[90]. Когда деконструкционист произносит слово «читатель», он подразумевает кого-то вроде себя. Обычный читатель не имеет никакого значения.

– Доктор, я ничего не поняла.

– Я об этом в том числе и говорю. Деконструкция несет с собой освежающее отсутствие уверенности практически во всем. Попробую объяснить еще раз. Этот метод критики отвергает все, что считалось важным в традиционной критике, – биографию, историю литературы, филологию. Они все должны уступить очень пристальному формальному исследованию и истолковательной оценке собственно текста книги, исследованию смыслов во всех видах литературной экспрессии, непосредственно воспринимаемой информированным современным читателем. Ну, поняли?

– Нет. Вы этим собираетесь заниматься?

– О боже, нет, конечно! Моя идея совершенно другая, но не менее революционная. Она изменит литературу навсегда и потребует новых разработок и комментариев на основе литературы прошлого. Вся братия критиков будет трудиться не покладая рук по меньшей мере два столетия.

– Ага. Да-да. Кажется, начинаю понимать.

– Как вы можете понимать, если я вам еще ничего не рассказал? О, я понял. Я вижу по вашим глазам, мой старый друг. Вы решили, что я сошел с ума.

– Ну…

– Мания величия? Инфляция эго? Что-то в этом роде?

– Я ожидала, что любая ваша крупная идея будет как-то связана с трудом всей вашей жизни. Но вы, кажется, решили бросить медицину и заделаться воздыхателем литературы.

– Но эта идея в самом деле связана с моей работой. Проистекает из нее непосредственно. Давайте я все-таки расскажу о ней в общих чертах.

– Да, это будет лучше всего.

– Вы когда-то рассказывали, что читали много исторических трудов?

– Я много лет изучала Шпенглера. Он идеально подходит к моему характеру. Конечно, иногда – в летнем отпуске, когда хочется чего-нибудь полегче, – я читаю Тойнби; он очень хорошо пишет, и его уклон в религию принес отличные плоды.

– Когда перед вами разворачивалась история судьбы человечества, вы не испытывали желания узнать больше об анамнезе тех, кто коренным образом повлиял на эту судьбу?

– Нет. Для меня это звучит слишком романтично.

– Да полно вам: судьба человечества прямо связана с болезнями и расстройствами тех, кто ее вершит. Разве вам не хочется знать больше о геморрое Наполеона?

– Нет. Он умер, как вы, несомненно, знаете, от рака желудочного привратника.

– Разумеется. Но бой при Ватерлоо проиграл из-за тромбоза геморроидальных вен. Командир, вынужденный передвигаться по полю боя в карете, в сопровождении врача и постоянно делающий остановки, чтобы прилечь, находится не в самой лучшей форме. Разве вам не хочется знать больше о бронхопневмонии Вашингтона, которую тогда называли ангиной? Чем он болел на самом деле? А «летучая подагра» королевы Анны, которая скакала у нее по всему телу, – как вы думаете, что это могло быть?

– Все это зафиксировано в документах. Что вы собираетесь с ними делать?