Дом пастора
Кокрофт-стрит
Торонто, Онтарио, Канада
Дорогая старушенция!
Я вне себя от радости (интересно, а кто-нибудь когда-нибудь бывает внутри себя от радости?), получив от тебя добрые вести, и прекрасно понимаю, почему ты долго не писала. Бывают времена, когда писать просто нет сил, я представляю, как мучительна была для тебя вся эта история, притом что Бен такая лапочка, и еще приходилось думать о детишках (хотя сколько им сейчас – наверное, уже ближе к 20?). Но как меня обрадовало, что вы остались друзьями и что он тебя поддерживает и дает советы, когда ты просишь. Новость про Венецию просто потрясная! Но скульпторам тяжело живется, правда? Дражайшая до сих пор бьется головой о кирпичные стены в этой богом искусства забытой стране, где идеал статуи – что-нибудь вроде бронзового Уинстона Черчилля с сигарой в зубах, из которой идет настоящий дым! [1] Но все же изредка заказы подворачиваются, а несколько просвещенных канадцев покупают малые формы ее работы, и универсальное, абстрактное видение красоты, о котором ты когда-то говорила, не умерло в ней. Хотя иногда она ужасно куксится, бедняжка!
Страна, забытая богом искусства, – не знаю, насколько это справедливо, но, черт побери, растить любое искусство в новой стране – когда-то колонии, теперь независимой, но еще нетвердо вставшей на ноги – это ужасно медленное и неверное дело. Здесь есть хорошие политики – ум острый как бритва, – а Маккензи Кинг (премьер-министр, он только что умер, на случай если ты не знаешь) был таким старым лисом, что даже Дизраэли мог бы у него поучиться, но представления об искусстве имел самые примитивные и считал «Когда придет зима»[63]величайшим романом всех времен и народов. [2] Но за исключением политики, бизнеса и спорта, здесь не ценят практически ничего. Письмо Кит Джонс, которое ты цитируешь, – где она пишет, что ее муж, великий психоаналитик, назвал канадцев «презренным родом, погрязшим в мещанстве, совершенно некультурным, очень грубым, набожным, с узкими взглядами», – следует делить на его собственный опыт прямо перед Первой мировой (как ее теперь называют в газетах), когда он оскорбил нравственность жителей Торонто своим открытым сожительством с Ло. (Помнишь Ло? Что это вообще было?!) [3] Конечно, не то чтобы сами канадцы не держали любовниц, но у Эрнеста не хватило чувства приличия скрывать свою связь, как поступают они, и казалось, что он это делает из принципа. У него нету правильного ощущения греха, и это не нравится канадцам. Вероятно, потому они Эрнеста и выгнали; и скорее всего, к лучшему, поскольку он теперь, кажется, большая шишка на Харли-стрит и занимает при Фрейде ту же должность, что Петр занимал при Христе, хоть его и нельзя назвать самым любимым учеником. [4] Канада вовсе не так ужасна, как утверждает Эрнест; она просто по развитию искусства отстает лет на 30, а то, что он пишет про мещанство, некультурность, набожность и узкие взгляды, точно так же относится к Ноттингему и десятку других мест, которые мы знаем и которых избегаем. Но как бы то ни было, скульпторам приходится тяжело. Я время от времени продаю несколько гравюр, но выручаю за них немного. Впрочем, вряд ли дома за них дали бы больше. Мой талант невелик, а здешние жители думают, что 50 долларов – огромная цена за оттиск.
Да, с доктором и конюшней все устроилось отлично. Мы за ним часто подглядываем, и я дам тебе полный отчет чуть позже.
Но пока что мы по уши увязли в соседней церкви, на чьей земле стоит наш дом. Да, дорогая, мы стали настоящими церковными мышками – не потому, что у нас внезапно случилось размягчение мозгов или что-нибудь в этом роде, но потому, что там просто потрясающий причт!
Церковь Святого Айдана ужасно Высокая, там совершенно замечательная музыка, а Декурси-Парри, тамошний регент, – талантливый композитор. Мы еще не познакомились с ним поближе, но питаем надежду. Его правая рука и руководитель алтарного хора (григорианские песнопения почти как в Солемском аббатстве, представляешь?) – некто Дарси Дуайер, [5] с которым мы сильно подружились; люди, которых он приводит к нам домой, – лучшее общество из всех, с кем мы успели познакомиться после приезда. Но самая большая шишка в приходе Святого Айдана – на самом деле шишка очень скромная – зовется отец Ниниан Хоббс; он очаровательный старичок и отмахивается от любого предположения, что он чем-то замечателен. Я бы назвала его святым, если бы не один момент, о котором расскажу позже. Но Père Хоббс раздает бедным все, что имеет, – в буквальном смысле выуживает из кармана, где носит все наличные деньги в старомодном кожаном мешочке. Если денег там не оказывается, отец Хоббс выворачивает мешок наизнанку и благословляет нищего с улыбкой, прекраснее которой нет ничего на свете. Нельзя сказать, что он красавец. [6] Вставные зубы, очень явно фальшивые, запавший подбородок, и я думаю, что он сам стрижет себе волосы. Он боится женщин, и нам пришлось заманивать его едой, которую он немедленно раздает нищим. Он их зовет божьими людьми – совершенно как в романе Толстого! Зимой он бродит по темным проулкам, где спят бездомные; мне кажется, он знает каждый укромный грязный уголок на милю вокруг и по ночам обыскивает их с фонариком, и если находит бездомного, спящего на морозе, то притаскивает его к себе в дом при церкви и устраивает на ночлег у печки. Я пишу «его», но среди подопечных отца Хоббса множество женщин, в том числе совершенно явно сумасшедших.
Его правая рука – по должности, надо полагать, младший священник, но далеко не та клеклая вермишелина, какую представляешь при этих словах, – отец Айрдейл, а для нас теперь Чарли. Он так же всецело стоит обеими ногами на земле, как отец Хоббс витает в облаках; он управляет всем, режиссирует церковные действа, что твой Рейнхардт[64], и не позволяет злоупотреблять благодеяниями отца Хоббса свыше той меры, какую может вынести святой. Потому что Чарли абсолютно уверен, что отец Хоббс подлинно святой, и в любую минуту ожидает, что тот начнет творить чудеса. Чарли просто ангел по отношению к старику, и мы этим очень восхищаемся. Мы посылаем в дом священника еду как можно чаще, стараясь подгадать по времени, чтобы Чарли успел подать ее на стол прежде, чем отец Хоббс созовет бедных и нуждающихся: ведь они съедят все и не насытятся. О Барбара, как хорошо я теперь понимаю слова Христа, что бедных мы всегда имеем при себе! И какие они скучные, эти бедняжки бедные!
Другой младший священник – отец Уимбл, порядочный, тихий, глуповатый и добросовестный; он делает то, что велит Чарли, и так же боготворит отца Хоббса.
Чарли знает нашего арендатора, который после двух с лишним лет придирчивой возни в конюшнях наконец привел их в удовлетворительный вид и въехал. Чарли знаком с доктором Халлой, но мне показалось: когда мы сообщили, что Халла занял конюшню, у Чарли слегка отвисла челюсть.
Но касательно нас и церкви. Мы туда ходим. Мы не можем водить знакомство с Чарли, помогать отцу Хоббсу, как мы ему помогаем, и не ходить на службы. Это все равно что дружить с писателем и не покупать его книг. Даже если они тебе совершенно не нравятся. Но пока я сохраняю в сердце львиную долю своей прежней ненависти к Церкви и всем служениям ея – неизбежный итог учебы в хорошей англиканской школе, – Дражайшая вовлекается все больше и больше. Не то чтобы в работу на приходе (думаю, церковные дамы не приветствовали бы нас, ибо не доверяют англичанам в принципе – и, вероятно, не без оснований), но она ходит на службы, и я часто увязываюсь за ней. Музыка, конечно, великолепная; будь у меня хоть капля способностей, я бы сама стала музыкантшей, но Д. ходит и на службы без музыки, и на ее милом лице появляется выражение, которое я не в силах описать, – открытое, преисполненное, прекрасное, оно трогает меня до слез. [7] Но когда мы возвращаемся и завтракаем, она становится прежней собой – остроумной и совершенно не церковной.
Чарли ее обожает. Как священник, конечно. У него острый язык, и у нее тоже, и их беседы просто дивны. Она говорит разные проницательные вещи, как всегда, а он притворяется, что в шоке или разгневан, и делает ей выговор в шутливо священнических выражениях, что побуждает ее сыпать новыми перлами. В конце концов они хохочут до упаду, и мне ужасно радостно видеть, что Дражайшая так счастлива и нашла достойную ее компанию. Она вечно уговаривает его жениться, а он ужасно смешно объясняет, почему это невозможно, – разве что она сама, прекрасная скульпторша Эмили Рейвен-Харт, согласится стать его невестой. Это, конечно, колоссальная шутка, ибо, хотя открыто ничего не объясняется, я уверена: Чарли прекрасно понимает расклад в «Доме пастора».
«Правда, у меня мысли так и порхают?» – как говорила мисс Маучер в «Дэвиде Копперфильде». Вот я дошла до конца страницы, и на этот раз все, но я скоро опять напишу.
Большой привет от нас обоих.
Чипс
