Чакра Фролова

– И зачем я только с вами связался! – вдруг запричитал очнувшийся Райзберг. – Сидел бы в Минске, ходил бы на работу.

– Не говорите ерунды, Ефим Соломонович, – оборвал его Лушкевич. – Там вам гарантированная смерть была. Ну, или в лагеря.

– В лагере можно жить, – захныкал Райзберг.

– Вы немецкие лагеря с пионерскими, часом, не путаете? – раздраженно спросил Лушкевич.

– Нет, – капризно выкрикнул Райзберг, но прикусил язык, заметив, как вздрогнул от его крика чернявый немец.

– Что-то долго они соображают для расстрела, – заметил Кучник после паузы.

– А тебе на тот свет не терпится? – съязвил Гуревич. – Успеешь. Там не школа. Пустят и опоздавших.

Слушая эту перепалку, Фролов почувствовал глухое раздражение. Если им светит смерть, то хотелось обойтись без этих бравурных ремарок. Молчание было бы гораздо уместнее. Но делать замечания ему не хотелось. Каждый имеет право умирать, как он хочет. Эта та небольшая толика свободы, которую смерть, знаменуя свое приближение, дарует самому распоследнему рабу.

Вскоре появился тот первый солдат, что вел их в часть. Он поднял пленных красноречивым вздергиванием дула автомата, после чего повел к грузовику, стоявшему на обочине рядом с блиндажом. По дороге выдал всю ту же нелепую смесь из немецкого и русского, которую почему-то снова закончил идиотским словосочетанием «khoroschi paren’». Видимо, ему нравилось произносить его. Затем приказал всем лезть в кузов грузовика. Под конец вскарабкался туда сам. Потом подождал еще одного солдата – того, что был в сидевшей набекрень пилотке. Едва тот запрыгнул в кузов, первый немец постучал ладонью по крыше кабины, и грузовик, заурчав, тронулся.

Ехали недолго – минут десять. Грузовик остановился перед большим картофельным полем. Краем глаза Фролов заметил, что у кромки поля, испуганно сбившись в кучу, уже топталось человек пятьдесят – явно русские, такие же несчастные, как и они. Некоторые были в потрепанной, а иногда и просто рваной солдатской форме – пленные красноармейцы, остальные – гражданские. Рядом бродили немцы, охраняя прижавшихся друг к дружке людей. Солдат в пилотке набекрень стал что-то кричать своим. Те стали недовольно вскидывать руки – видимо, давно уже ждали этот грузовик. После чего пассажиров стали выталкивать из кузова. Все пятеро покорно спрыгнули на землю.

– Что это? – испуганно спросил Райзберг, морщась от болезненного приземления – в его возрасте прыжок с такой высоты был почти равен спортивному рекорду.

– А черт их знает, – сказал Лушкевич. – Сейчас у наших спросим.

Но спросить не удалось. Едва их подвели к остальным, как немцы словно с цепи сорвались – принялись суетиться, ругаться, отпускать болезненные тычки дулами карабинов и автоматов.

Никто из пленных не мог понять, чего они хотят. В итоге все просто сбились в еще более плотную кучу, как стадо перепуганных овец. Немцы пришли в ярость, так как добивались как раз обратного. Выдергивая по одному человеку из этой слипшейся массы, они стали делить пленных на две группы. Затем расставили первую группу вдоль кромки поля. По человеку на каждые полтора метра. Слева от Фролова поставили Лушкевича, справа Кучника. Где был Райзберг и Гуревич, он не видел. Возможно, во второй шеренге, которую поставили через пару десятков метров за первой. Затем немцы ощерились дулами, а солдат, который поймал их на берегу реки, принялся кричать на своей привычной смеси:

– Vse! Idti vorwärts! Idti! Pole! Delat’ einen Weg dlja unsere infanterija i panzеr! Vse! Idti! Ili schiessen! Vse streljat’! Idti! Schnell! Khoroshi paren'!

Стоявшие у кромки поля стали испуганно озираться и переглядываться. «Расстреливают, что ли?» – спросил кто-то. Фролов посмотрел на Лушкевича, потом на Кучника, но те почему-то смотрели вперед. У Кучника на смуглом от пота и грязи лбу уродливой морщиной вдруг выступила вена. В ту же секунду за спиной застрекотала автоматная очередь, и Фролов, оглушенный стрельбой, зажмурился и инстинктивно вжал голову в плечи. Затем осторожно глянул по сторонам – все, вроде, целы. Но никто не двигался. Он почувствовал, как в спину между лопатками впилось дуло и невольно прогнулся.

– Vorwärts! – заорал кто-то над ухом. – Vorwärts!

Фролов, морщась от болезненного тычка в спину, сделал первый шаг. Затем второй. Он заметил краем глаза, что и остальные пошли.

– Поле! – закричал вдруг Кучник. – Поле минное!!!

Фролов почувствовал, как по спине вдруг пробежала какая-то волна – то ли холодная, то ли горячая.

– Под ноги смотри! – продолжал орать Кучник, уже не глядя на Фролова, а глядя только перед собой. – Под ноги!

Фролов вздрогнул и замер. Опустил взгляд – под ногами был чернозем. Рассмотреть в нем что-либо было задачей почти невозможной. Резиновые сапоги казались слишком большими, слишком тяжелыми, слишком неуклюжими.