Чагин

Есть ли у бракосочетания какой-то специфический запах? Постели, например, или, там, кухни? Для человека с ярко выраженным предметным мышлением, каким являлся Чагин, такое высказывание было более чем странным. Исидор немедленно оглянулся на сказавшего, но промолчал.

На следующий день, помявшись, спросил меня, как я оцениваю мнение знакомого. Я посоветовал Исидору не придираться к словам. Если область обоняния кажется ему несоответствующей, можно использовать зрительный образ. Например: брак замаячил.

На этот раз, однако, вопрос моего друга относился не к форме высказывания, а к его сути. Действительно ли браком запахло или, если угодно, в самом ли деле он замаячил?

Разговор казался мне преждевременным, но, раз уж он возник, я осторожно подтвердил, что — да, запахло, и — да, замаячил.

Женитьба на Тине была для меня делом решенным, но, не желая разлучить близнецов, я мечтал и о соединении Чагина с Диной.

Моя осторожность в беседе была вызвана опасением, что ранний разговор способен всё разрушить: из глубин моего подсознания медленно всплыла картинка землетрясения (влияние Чагина?). Решение Исидора должно было, по моему мнению, вызреть (перед мысленным моим взором заколосилась пшеница).

Какова же была моя радость, когда вслед за моим ответом лицо собеседника — не могу найти другого слова — озарилось улыбкой. Его лицо излучало согласие. Так улыбаются только перед бракосочетанием.

Оставалось лишь решить несколько технических проблем. Одна из важнейших состояла в том, что мы с Чагиным по-прежнему путали своих возлюбленных. Особенно — он, который и неблизнецов-то мог узнать не всегда.

Память Исидора была, по сути, фотографической. Как пишет в своей книге Спицын, для узнавания лица его подопечному требовалось повторение выражения и освещения — а в жизни, согласитесь, это бывает нечасто.

Что же касается сестер Барковских, то сходство их было абсолютным. Это кажется невозможным, поскольку помимо внешних данных существуют, скажем, голос и походка, которые обычно индивидуальны. Имеется, наконец, то, что торжественно называют внутренним миром. Который у каждого — свой.

Уникальность нашей ситуации состояла в том, что и голос, и походка девушек тоже были одинаковы. Из короткого списка различий оставался тот самый внутренний мир…

Я пишу это спустя десятилетия — и пытаюсь подыскивать слова. Так, чтобы никого не обидеть, но и не погрешить, что ли, против истины. Я, вообще говоря, не уверен, что внутренний мир Тины и Дины… Нет, лучше так: даже в этой области они были неотличимы.

И все-таки имелась одна примета, по которой сестер можно было распознать: крошечная родинка у левого уголка рта Дины. Что-то вроде ответа в конце задачника. Этот ответ, однако, тщательно вымарывался: стремление к идеальному подобию заставляло Дину родинку запудривать.

Если меня не подводит память, последние выступления сестер с Кукушкиным обходились без пудры. В ней просто не было необходимости: тогда детали фокуса в городе знали, пожалуй, все. Тем, кто не знал, рассказывали. Предупреждали, на что обратить особое внимание.

Происходившее на сцене уже и не было в строгом смысле фокусом — на него смотрели как на красивое представление. Ни фокусник, ни близнецы больше не пытались удивить бегством из ящика.

Удивляли вдохновенной игрой.

За месяцы выступлений Кукушкин вырос в первоклассного, просто-таки роскошного злодея. Он уже не говорил — рычал, по сцене ходил, раскачиваясь, а руки его напоминали снегоуборочную машину. Сбежать от такого, по словам Николая Петровича, мог бы разве что агент спецслужб. И то (подмигивал он Чагину) — по крыше.

Но лужские девочки — сбегали, и делали это уверенно и элегантно. Нужно сказать, что систематическое освобождение из ящика научило их замечательно держаться на сцене.

Пришел, однако, день, когда номер был закрыт. Последнее бегство красавицы от чудовища отмечали в «Европейской». Впятером: две влюбленные пары и Кукушкин.

Несмотря на прощание с ящиком, фокусник был в приподнятом настроении. Я бы даже сказал, основательно приподнятом. Чувствовалось, что это был не первый стол, за которым Кукушкин сегодня сидит.

Он выпил, не дожидаясь остальных, и тут же налил себе новую стопку. Встал и оглядел собравшихся.

— Выступления с фокусом мое имя прославили… В то же время артист — настоящий артист! — не может почивать на лаврах. Он должен расти!

Расплескивая водку, рука Кукушкина взметнулась вверх.

У него есть уже несколько предложений сыграть чудовище…

А сейчас он репетирует в Театре оперетты питекантропа, который опережает своих современников в развитии. Коля — так зовут героя — играет на гармошке, но наталкивается на абсолютное непонимание своей среды. Его среда безнадежно глуха к музыке.

За спиной Кукушкина, подчеркнуто терпеливы, стоят два официанта. Возможно, эта история видится им недостаточно европейской. Рассказчик предпочитает не обращать на них внимания.