А Миронов… Миронов сглатывает подступивший ком, едко скалясь, ещё и пытается выдать это за усмешку.
— Волнуется. Ответь, — кивает на мой карман, а я места себе не нахожу между этой дверью и ним. Хочется ещё одну дверь. Подо мной. Прямо в ад. Желательно, сразу в котёл, чтобы заживо сгореть.
Неизвестно каким образом я проскальзываю, хватаясь быстро за спасительную ручку и залетая в комнату. Хлопаю дверью прямо перед его носом, а сама зачем-то остаюсь стоять.
Удары стрелок настенных часов, только их и слышу. Ноги ватные, гвоздит к месту какой-то невидимой силой. И я смотрю на эту дверь, как заколдованная, пока вдруг не отпрыгиваю от неё от услышанного.
Хлопок, удар, стук… я не знаю, что это. Но это похоже на то, что Миронов силой вдарил кулаками по двери, да так, что та с петель чуть не свалилась.
Это просто кусок дерева, чем он тебе провинился…
Нормальное дыхание снова куда-то девается, вздохи становятся рваными. Я не слышу шагов, но и боюсь в глазок смотреть. Боюсь того, что могу там увидеть.
Из этого транса выводит только повторное жужжание мобилки. Надеюсь, Глеб этого уже не слышит, иначе точно несчастную дверцу выбьет.
— Наташа… — выдыхаю, глядя на экран. И ловлю себя на мысли, что зачем-то хочу выбежать и показать Миронову, что мне писала она. На кой чёрт — понятия не имею.
Бегло отвечаю, что всё в порядке, а затем так же быстро пишу Гоше о том, что я уже вернулась. Стараюсь выдохнуть, собраться с духом, но по мере того, как здравомыслие возвращается потихоньку на место, выпучиваю глаза. Только бы не это…
Выхожу из ступора и быстро открываю дверь, выглядывая в коридор. И вижу то, что хотела увидеть меньше всего: Миронов, видимо, уставший стоять возле двери, решил вернуться. И возле лестницы встретился с тем, кому я писала. С тем, кто наверняка шёл ко мне, дабы узнать о моём состоянии лично.
Они даже не поздоровались, кажется.
«Только не в мою сторону, только не в мою сторону, умоляю… сделай вид, что ты шёл покурить на улицу…»
Но Гоша лишь окинул взглядом Глеба и двинулся ровно ко мне. Я же, в свою очередь, прикрыла глаза и стукнулась лбом об косяк.
Блять…
— Как всё прошло? Всё в порядке? — он здесь, подошёл-таки, а я вот язык проглотила в ожидании. И дождалась того, что сердце сжалось в кокан, а я сама на месте чуть не подпрыгнула, когда Миронов хлопнул дверью своей комнаты так, что с потолка чуть штукатурка не посыпалась.
— Всё хорошо, — примыкаю лбом к дверному косяку снова, только уже более спокойней. — Я очень устала. Ты не против, если я спать пойду?
— Конечно, — Вишну кивнул понимающе, ну хоть это хорошо, — отдыхай.
Вот почему? Почему ты не могу спуститься минутой позже?! Почему?!?
Закрыв дверь, я снова приложилась о неё башкой, фыркая.
После в кровать поплелась, даже одежду с себя не скидывая. По-хорошему мне бы к холодильнику наведаться, а то желудок поёт дифирамбы голосом умирающего кита. А расплавленный мозг подпевает, дескать, залиться надо чем покрепче.
Но я игнорирую всё, желая свалиться лицом в подушку и лежать так долго-долго. И лежу, изучая всё по очереди: стены, окно, потолок, висящие на дверце шкафа розовые стринги… блять, Натали…
Усмехаюсь устало и понимаю, что лежу так уже второй час. Чёрт, я же спать так хотела, а сейчас и намёком на усталость не веет, и я просто чувствую себя овощем. Бесполезным таким. Похожим на огурец, который третий месяц лежит среди других огурцов, и именно его вечно игнорируют и не хотят покупать. Тьфу.
Стрелки настенных часов продолжают противно щёлкать, и я понимаю, что раздражаюсь практически из ничего. Часы, блять, видите ли, бесят. А ещё я сама себя бешу.
Сейчас просто проветрюсь. Просто выйду, по коридору прогуляюсь. Может сигаретку на улице выкурю, должно помочь. Может, на крышу заберусь.
Но это «может» в пепел стирается, когда я нахожу себя возле двери Миронова. Что я здесь делаю вообще? Что сказать ему хочу? Нет, я, определённо что-то хочу сказать, вот только не знаю, что. Поэтому так и остаюсь с повисшей в воздухе рукой, так и не решаясь постучать. Уходить надо, Кескевич. У-хо-дить.
Но затворка на двери вдруг срабатывает, и я не успеваю даже отскочить, только зажмуриться.
Сименс смотрит то на меня, то на мою руку, то снова на меня. И бровь одну приподнимает. Медленно, сдержанно. Ах да, ещё закусывает скулы и руки на груди скрещивает. А вот моя рука в воздухе всё ещё.
— Хозяина нет дома, — вдруг вещает, заставляя меня отряхнуться от ступора и руку опустить, — он ушёл. В себя.
— Глеб, я… — и мнусь ещё блять, как школьница, хотя по большому счёту по сей час на него обижена. — Может, поговорим?
— А твой дружок разговаривать разучился? — вот же сучёныш, ну какого хрена? — Или общие темы закончились?
— Глеб… — где эта блядская дверь в преисподнюю, когда она так нужна?!
Он молчит. Молчит, шевеля скулами. И так же молча, вроде даже через себя, скрепя зубами, переступая, делает шаг назад вместе с пригласительным жестом.
А я в грудь побольше воздуха набираю и переступаю через порог, абсолютно не ведая, какого лешего здесь делаю и о чём собираюсь говорить.