Быть Иосифом Бродским. Апофеоз одиночества

С течением лет я чувствую себя куда бÓльшим евреем, чем те люди, которые уезжают в Израиль или ходят в синагоги. Происходит это оттого, что у меня очень развито чувство высшей справедливости. И то, чем я занимаюсь по профессии, есть своего рода акт проверки, но только на бумаге.

Стихи очень часто уводят туда, где ты не предполагал оказаться. Так что в этом смысле моя причастность… не столько, может быть, к этносу, сколько к его духовному субпродукту, если хотите, поскольку то, что касается идеи высшей справедливости в иудаизме, довольно крепко привязано к тому, чем я занимаюсь. Более того, природа этого ремесла в каком-то смысле делает тебя евреем, еврейство становится следствием. Все поэты по большому счету находятся в позиции изоляции к обществу.

ИБ – Дэвиду Бетеа

…я ближе к иудаизму, чем любой иудей в Израиле. Просто потому, что если я и верю во что-то, то я верю в деспотичного, непредсказуемого Бога.

ИБ – Свену Биркертсу

Парадокс? Оксюморон! Каким образом плохой еврей может быть бóльшим евреем, чем любой другой еврей, включая кошероедов?

Рассказывал о своей первой лжи – как, заполняя библиотечный формуляр, споткнулся о пятый пункт и солгал библиотекарше, что не знает. Оживившись, она предложила ему сбегать домой и спросить у папы-мамы.

– Моя первая ложь была связана с определением моей личности.

Ссылался на аналогичную историю, рассказанную Ахматовой: как Амедео скрывал от нее возраст (сказал, что 24, а ему было 26) и не с ходу признался, что еврей.

– Я, что, обязан при каждом знакомстве растегивать ширинку и демонстрировать свой обрез, да?

– Так ей и сказал?

– А ты думаешь!

– А она?

– А она: «Нет, вам как раз этого делать не надо». В том смысле, что я типичный, от меня за версту несет. Здесь русский дух, здесь русским пахнет. То бишь еврейским. В отличие от нетипичного Модильяни.

«Даже по телефону» – добавляет. Что «р» не выговариваю, намек на картавость. А я, может, грассирую, как истый француз.

– Так кто же ты – ирландец или француз? – не выдержала я, вспомнив нашу с ним фотосессию по выдавливанию из него аида и превращения в айриш.

– Увы, еврей. Стопроцентный – без малейших примесей. И даже больше.

– То есть?

– АА называла меня Полтора Кота, ее кис-кис так звали, а один раз, по той же кошачьей аналогии: «Не обижайтесь, но вы типичный Полтора Жида». – «Чего обижаться! – говорю. – Бессмысленное слово, без никаких нюансов. Тем более, цитата». В любом случае, преуменьшала.

– Как так?

– Не полтора, а два жида. Я – жид на 200 процентов.

– Загадками говоришь, дядюшка.

– Двойной еврей. Как причина – раз, как следствие – два. Как причина – по папе и маме, на генетическом уровне, без примесей. Как следствие – на историко-метафизическом. Бог для меня суть произвол и насилие. Как и следует из Библии, но мне не нужны ни цитатные подтверждения, ни доказательства, у меня это понимание на интуитивном уровне, путем откровения. Мы диалектику учили не по Гегелю, а метафизику не по Аристотелю, но по Джону Донну. Библию – по Книге Иова. Там гениальная догадка, что Бог ведет с человеком борьбу на индивидуальном уровне. Не всегда и не со всеми. Со мной – определенно.

Соответственно и у меня с ним личная тяжба. На равных. С переменным успехом. Между Ним и мной борьба не на жизнь, а на смерть. Даже если Он меня не замечает. Или делает вид. Иова помнишь? Или того молодца, которому Бог ногу сломал. Представляешь, получить такую отметину от Бога на всю жизнь! На месте Иакова – был бы счастлив.

Знак равенства, пусть временного. И судьбы. По-гречески: ΑНΑНКЕ.

У меня свой счет с Богом. Ветхозаветный такой поединочек. Вот-вот кончится – понятно, в чью пользу. Борьбой с Богом человек укрупнен и возвышен, а жизни мышья беготня – это для простых смертных, коим я тоже являюсь по совместительству: Нобелька, почетные мантии, всё такое. А черч с синагогой – для массового потребления. Отсюда – злоупотребления. С обеих сторон, дружок. Если я не иудаист, то по крайней мере кальвинист, что по сути одно и то же.

– То есть ты все-таки христианин.