Бунин, Дзержинский и Я

За спиной Людвига стоял рослый, с крупным лицом, подернутым то ли оспой, то ли горелым порохом, капитан. Во всем облике его – широких поднятых плечах, широкой большой груди, узловатых крепких руках – чувствовалась крепкая сила. И голос – басовитый, уверенный – отвечал его внешности. Он ворчать ворчал, а меж тем продолжал с почтительным выражением слушать генерала.

Выступали следующим днем. В ряды выстроилась пехота в полной амуниции, рядом – пеший резерв, а в самом центре поля в нетерпении готовились к выходу на дорогу гусары, за ними – артиллерия.

Раздался крик команды. Князь направился к лошади, крепко ухватился за стремя и одним махом молодо перекинул тело, тронул шпорами лошадь и рысью пошел вперед.

Корнет Ла Гранж вместе с эскадроном последовал за командующим.

В пути Ла Гранж еще более сошелся с командиром эскадрона ротмистром Михаилом Жигалиным. Знакомство их началось еще в дивизионной квартире в Твери. Мишель, стройный, с прямыми развернутыми плечами, белокурый, с ясными голубыми глазами, повсеместно привлекал к себе внимание. У него был умный, крепкий взгляд, в горячности дерзкий. Жигалин имел хорошую репутацию и в штабе дивизии, и среди сослуживцев и рядового состава.

Он был на три года старше Ла Гранжа. Два года проучился в Петербургском университете, оставил его по семейным обстоятельствам и поступил в школу гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров, после вышел в лейб-гвардии Гусарский полк корнетом. Жил в Петербурге и постоянно наезжал в Царское Село, где стояли гусары, ездил туда на учения и дежурство. Не чужд был веселых и удачливых гусарских собраний и похождений, но дурных знакомств не заводил.

Одно время судьба занесла его в лейб-гвардии Гродненский гусарский полк, отличавшийся не только своими боевыми делами, но и кутежами и шалостями гусарской молодежи. И неповторимость той вольной жизни оставалась в нем и поныне, что, в общем-то, и влекло многих к ротмистру.

И Людвигу с ним было легко в компании – много знал, не боялся открыть правду, не юлил за спиной.

На третий день подошли к большой деревне, стоявшей двумя порядками рубленых домов с резными наличниками. Дома теснились по берегам говорливой речушки, к которой сбегали хозяйские усадьбы и где у самой воды в низком белесом тумане виднелись бани.

Людвига Ла Гранжа определили на постой вместе с ротой на краю деревни, у поля. Стали разбирать ранцы, денщик развешивал на огромной русской печи мокрые шинели, с которых стекала бурая жижа, другой заварил кашу и ухватом вытаскивал чугунок из печи. «Дозволяйте сюды…» – только и успел он сказать, как дверь с треском отворилась и в комнату ворвался запыхавшийся Жигалин:

– Ну, брат, днем со свечкой не сыскать тебя! Слово свое не держишь, собирайся! – приказал он. – Ты что сюда затесался? Я же тебе говорил, что на постой определимся вместе…А тут еще и теснотища…Хоть топор вешай!

В обширном доме с залой, кабинетом, библиотечной комнатой устроились с походным комфортом сам Жигалин, тот самый капитан с оспой, оказавшийся командиром второй роты Матвеем Бекетовым и молоденький, совсем мальчик, адъютант князя Хилкова Тимофей Костромин.

Это была усадьба отставного полковника Антона Андреевича Тернявского. Он с радостью вызвался принять у себя гусар. Годы его были большие, детей у них с женой не было, жилось скучно, и встреча с новым обществом, должно быть, их радовала.

Хозяин дома, не забывший тягости походной жизни, холодные ночевки на бивуаках, сырые и грязные избы, длинные переходы по разбитым дорогам, первым делом распорядился крепко истопить баню, стоявшую на задах у речки. По снежному склону постояльцы всей компанией скатились вниз. Людвиг впервые оказался в деревенской бане, где все было одно: и огненные поленья под огромным чугунным котлом, и сизый дым над головой, и огненный, не щадящий тело пар. Командовал здесь дворовый малый, не вышедший ростом, но ладный и будто литой. Он загонял всех по очереди на верхний полок, окунал березовый веник в бадью с вязким, отдающим елью настоем, и хлестал без устали, а затем отправлял за дверь, в сугроб, велев растираться снегом докрасна. Людвиг по-детски радовался этой затее, хотя сначала перехватило дыхание.

– Не боись! – подмигивал ему капитан, падая своим грузным телом в сугроб. – Кидайся! – и хватал его своими огромными ручищами, увлекая за собой. Ломило кости, звенело в голове, жгло тело, горело лицо, но дышалось легко и свободно – это необыкновенное ощущение посетило Людвига первый раз в жизни.

Выскочил из бани горячий Костромин, задыхающийся от парного тумана, с румянцами на щеках, плюхнулся в сугроб рядом с капитаном и вдруг будто ошпаренный, с выпученными глазами, отпрянул: на спине Бекетова темными отталкивающими полосами вились два рубца. Своей детской, безотчетной брезгливости Костромин даже не мог скрыть.

Капитан каким-то чутьем уловил отвращение адъютанта к своему обезображенному телу, быстро оделся и в одиночестве, не сказав ни слова, пошел вверх к дому.