Читаем Бунин, Дзержинский и Я полностью

– Как он? – задумался над ответом Бекетов. – Солдат! Кто я был тогда? мальчишка, – когда на меня вихрем, с топотом полетела тяжелая конница, а впереди, на вороной лошади, с маршальским жезлом, в красной мантии и развевающимися по ветру, черт его знает какой птицы, перьями – всадник. И я попятился.

Но тот, кто понюхал пороху, кто был в сече, тот никогда не будет оглуплять этого человека. Он достойный противник, – вот что я вам, сударь, скажу. Я это знаю, я с ним бился и позже – и у Смоленска, и у Вязьмы, и у Бородина…

Так вот, в то утро Мюрат повел на нас французских драгун. Команда наша оплошала, и мы пошли в галоп, когда серые лошади с синими французскими драгунами были на расстоянии двух лошадей. Мы дрогнули, меня настигал с какими-то непонятными выкриками драгун; сравнявшись, он было занес саблю и с размаху опустил ее, но рука его оказалась неуверенной, робкой, и сабля пошла рикошетом по спине и плечам. Я бессознательно развернул лошадь, и лошадь француза с наскоку уперлась в круп моей. От удара драгун вылетел из седла, но успел ухватиться за холку лошади, поводья болтались сбоку вместе с саблей. Неуправляемая лошадь по инерции неслась рядом со мной. Все это длилось мгновение; проскочив овражек и лесок, мы оказались в нашем расположении. Я соскочил с лошади, француз же, обхватив холку лошади, недвижно сидел. Подбежали конвойные, сняли француза, но он не мог стоять на ногах, и его понесли в лазарет.

Вскоре в лазарете оказался и я. Кровоточила спина, хирург долго там возился и, наверное, в сотый раз за день, как и многим до меня, бодро сказал: «До свадьбы заживет».

В лазарете на перевязке лежал и тот самый драгун, что полоснул меня по спине. У него отнялись ноги. Я глянул на беспомощное тело, скорчившееся на железном столе. На меня смотрел мальчишка, безусый, смуглого лица, с испуганными детскими глазами. Он неожиданно встрепенулся, узнав меня, что-то залепетал, судорожно ощупывая карманы мундира, и достал трубку. Вот эту.

Помолчав, капитан сказал:

– И те рубцы на плечах, и эту трубку, как вы догадываетесь, я получил в один и тот же день от одного и того же человека в этой самой местности, где мы сейчас с вами находимся.

Бекетов повернул свое изрытое лицо к окнам, к темноте…

– А ведь вы, капитан, тогда могли изрубить драгунчика, – с холодной твердостью сказал Жигалин. – Отчего не сделали?

– А вы бы стали биться с безоружным, ротмистр? – глянул на Жигалина Бекетов. – Я не стал…

Наступило молчание. Никто не хотел говорить. Полковник смотрел на Костромина, Костромин – на Жигалина, Жигалин – на Ла Гранжа…

– Так вы действительно не хотели убивать того драгуна? – вдруг заговорил с горячностью Людвиг. – Он струсил, а вы сжалились? А как сказывают, жалость – самое низкое чувство…

– Есть немало людских пороков, но один из самых низких и недостойных – не жалость, а жестокость. В двенадцатом году французы не испытывали тягот до тех пор, пока не стали грабить, жечь, насильничать. Жестокость всегда имеет отсчет, отправную точку, и с этой точки она в определенное время валом обрушивается в обратную сторону. Француз это и посеял в прошлую войну.

За полночь успокоились. Людвигу и капитану постелили в гостиной. Капитан не спал. Он долго ворочался на диване, скрипел пружинами, то вздыхая, то ворча. Не спалось и Людвигу.

«Что же произошло сегодня? Все сплелось в один неразрешимый клубок – и капитан со словами о жестокости и милостью к мальчишке-французу, и Костромин с его жадным интересом к Мюрату, и сожженное французами имение полковника…

И черная сумка с вензелями… И листки в этой сумке, исписанные отцом…

Они радовали своим родством и до боли пугали… Зачем они? Нет, грех от них отказаться… Грех… А эти люди?… Капитан с кровавыми рубцами, Жигалин с гитарой, генеральский адъютант с любопытными и испуганными глазами… Кто они?» – думал Людвиг словно в тумане. Они его держали и не отпускали. Сквозь сон сильный и густой голос откуда-то сверху спросил:

– Ты чей будешь?

– Как чей? Чей? – мелькало туманно в голове. – Ты чей? – снова сказал голос.

Он с усилием открыл глаза – никого. С иконки под самым потолком смотрит святой. Горит лампадка.

– Фамилию я твою вроде слыхал где-то… Но где? – говорил Бекетов, поднося огонь к чубуку. – Ты случаем не из королевских подвижников, кто бежал от якобинцев к нашей царице?..

«Почему к царице? Царицы в Неаполитанском королевстве никогда не было, – определил Людвиг. – Король был, Мюрат, отец с ним, а царицы не было.

Огромные красные круги снова отделялись от лампадки и злыми огненными языками поднимались вверх, как в том не виданном им Смоленске. И в этом огне Мюрат с его отцом, штабным офицером… Что там с ними, что они там, в огне, искали?..

Туман в голове и что-то неясное, запутанное теснилось в его сознании. Ах да, черная сумка с вензелями…

Перейти на страницу:

Похожие книги

Адмирал Советского Союза
Адмирал Советского Союза

Николай Герасимович Кузнецов – адмирал Флота Советского Союза, один из тех, кому мы обязаны победой в Великой Отечественной войне. В 1939 г., по личному указанию Сталина, 34-летний Кузнецов был назначен народным комиссаром ВМФ СССР. Во время войны он входил в Ставку Верховного Главнокомандования, оперативно и энергично руководил флотом. За свои выдающиеся заслуги Н.Г. Кузнецов получил высшее воинское звание на флоте и стал Героем Советского Союза.В своей книге Н.Г. Кузнецов рассказывает о своем боевом пути начиная от Гражданской войны в Испании до окончательного разгрома гитлеровской Германии и поражения милитаристской Японии. Оборона Ханко, Либавы, Таллина, Одессы, Севастополя, Москвы, Ленинграда, Сталинграда, крупнейшие операции флотов на Севере, Балтике и Черном море – все это есть в книге легендарного советского адмирала. Кроме того, он вспоминает о своих встречах с высшими государственными, партийными и военными руководителями СССР, рассказывает о методах и стиле работы И.В. Сталина, Г.К. Жукова и многих других известных деятелей своего времени.Воспоминания впервые выходят в полном виде, ранее они никогда не издавались под одной обложкой.

Николай Герасимович Кузнецов

Биографии и Мемуары
100 великих гениев
100 великих гениев

Существует много определений гениальности. Например, Ньютон полагал, что гениальность – это терпение мысли, сосредоточенной в известном направлении. Гёте считал, что отличительная черта гениальности – умение духа распознать, что ему на пользу. Кант говорил, что гениальность – это талант изобретения того, чему нельзя научиться. То есть гению дано открыть нечто неведомое. Автор книги Р.К. Баландин попытался дать свое определение гениальности и составить свой рассказ о наиболее прославленных гениях человечества.Принцип классификации в книге простой – персоналии располагаются по роду занятий (особо выделены универсальные гении). Автор рассматривает достижения великих созидателей, прежде всего, в сфере религии, философии, искусства, литературы и науки, то есть в тех областях духа, где наиболее полно проявились их творческие способности. Раздел «Неведомый гений» призван показать, как много замечательных творцов остаются безымянными и как мало нам известно о них.

Рудольф Константинович Баландин

Биографии и Мемуары
100 великих интриг
100 великих интриг

Нередко политические интриги становятся главными двигателями истории. Заговоры, покушения, провокации, аресты, казни, бунты и военные перевороты – все эти события могут составлять только часть одной, хитро спланированной, интриги, начинавшейся с короткой записки, вовремя произнесенной фразы или многозначительного молчания во время важной беседы царствующих особ и закончившейся грандиозным сломом целой эпохи.Суд над Сократом, заговор Катилины, Цезарь и Клеопатра, интриги Мессалины, мрачная слава Старца Горы, заговор Пацци, Варфоломеевская ночь, убийство Валленштейна, таинственная смерть Людвига Баварского, загадки Нюрнбергского процесса… Об этом и многом другом рассказывает очередная книга серии.

Виктор Николаевич Еремин

Биографии и Мемуары / История / Энциклопедии / Образование и наука / Словари и Энциклопедии