Бунин, Дзержинский и Я

Людвиг специально не собирался «промышлять». Он просто еще не умел «безудержно веселиться». И потому любил смотреть, как сторожа растапливают печи, как ворчат дрова в огне, как привозят воду в Пансион и как, мгновенно темнея, замерзает дорожка пролитой воды. Нравилось ему бывать и в тепле кухни, помогая сторожам в их нехитром деле. Дело в том, что сторожами в Пансионе были старики из отставных солдат-инвалидов, т. е. ветеранов. Они почти все участвовали в войне 1812 года, а кто-то даже с Суворовым ходил в походы. Они и представить не могли, что сын наполеоновского офицера недавней войны помогает им у печи складывать дрова. Устав, они звали мальчишку к себе, усаживали рядом и чем-нибудь угощали тут же в кухне. Он не церемонился. Ел что давали. «Промышлять» у гувернеров и дядек он еще не умел.

Звонок сообщил, что отдых окончен. Впереди два часа занятий. Очень усердных. Но пройдет достаточно времени, пока Людвиг поймет, где кроется его главный враг. Это был классный журнал, всегда открытый на столе преподавателя.

«…Сюда рукой преподавателя вписываются добро и зло, и награда и кара – кому без одного, последнего, кому без двух последних блюд, а кому и вовсе без обеда. Такова участь, постигающая обыкновенно или особенно способных, или особенно усердных к учению, либо невинно резвящихся в классе. Не есть даже одного блюда, а тем паче двух и трех – горькая участь! Но еще горше была она, если преступнику предоставлялось, стоя у среднего стола, наслаждаться лицезрением, как товарищи истребляли и первое, и второе, и третье блюдо».

Вспоминать об этой каре легко, но переносить ее ребенку непросто. Но Пансион все же считался психологически либеральным, добрым. Утешал обиженных и заботился о «пичужках» – младших воспитанниках – Фотий Петрович Калинич – человек с добрым лицом и добрым голосом. Ветеран Пансиона, он знал все о детской душе и многое понимал в ней.

Но вот наконец и обеденный перерыв. Сначала обеденная молитва. После нее все занимают свои места, служители несут суп, мясное второе и, самое главное, десерт: «аладьи посыпан сахар». Так пишет буфетчик из латышей. Кстати, если буфетчик плохо знал русский язык, то комнатные надзиратели идеально говорили с воспитанниками на своих родных языках: русском, немецком, французском, английском.

Впереди оставались вечерние занятия: с 2 часов до 5. Потом – вечерний чай. После чая – полтора часа в рекреации. И снова занятия с 6 до 8 вечера. Эти последние состояли в приготовлении к следующему дню. Для младших воспитанников уроки на завтра проходили в классах под надзором дежурных гувернеров. Старшие чаще всего работали каждый в своей спальне, но тоже под взглядом гувернера. Но гувернер не мешал тому ходу взрослеющих юношей, который так поэтически описал все тот же Николай Сергеевич Голицын.

«Воспитанники старших классов ввечеру занимались, как уже сказано, большею частию в своих спальнях, а кто хотел – и в своих классах. Так как они пользовались большею свободою, нежели воспитанники младших классов, то и разнообразили свои келейные занятия по временам и хождением по коридору спален или музыкальными занятиями некоторых дилетантов, особенно флейт-клаверсистов и кларнетистов, от которых чаще и больше всего приходилось терпеть занимавшихся делом соседям. Впрочем, прогулки по коридору, игра на флейтах и кларнетах, подчас оживленный разговор или спор в одних спальнях не нарушали особенно общей тишины и порядка и не мешали занятиям: все более или менее к тому привыкли. К этому нужно еще прибавить, что в хорошую и теплую погоду – например, в августе, иногда и в сентябре – окна спален на улицу и двор и до конца коридора (полукруглые, венецианские) на шоссе к Петербургу и к Москве можно было отворять и наслаждаться и прелестию вечера, и видом сада, дороги и окрестностей, и слушать неумолкаемый шум водопадов и крик лебедей в дворцовом саду или звон почтового колокольчика на прибывшем большою почтовою дорогой. Такие вечера имели своего рода необыкновенную прелесть».

К ужину, в 8 часов, в Пансионе становилось как-то празднично. Классы, залы, спальни, лестница внизу и вверху, столовая освещались лампами. Людвиг помнил, что в доме, где он жил в Смоленске, всегда было темно. Его пугали тени, вещи, шорохи. А здесь, в Пансионе, уже за окнами темнеет, лишь небо где-то за лесом подсвечено, а в столовой ярко и уютно. Так хорошо сидеть при лампах. На ужин дают два блюда. А к каше – огромный кусок масла. Людвиг подглядывал, как старшие ученики кладут это масло в стакан, заливают водой, накрывают черствым хлебом, а лучше корочкой, и передают служителю с просьбой спрятать до утреннего чая, когда будет белый хлеб. На следующее утро все стаканы с маслом попадали на свои столы и без труда разбирались. Какое же наслаждение мальчишки испытывали, когда душистая корочка с горячим чаем оказывалась во рту!