Бумажный тигр (II. - "Форма")

- Не разделяю, - произнес он сквозь зубы, - Как по мне, все ваши теории скучны, предсказуемы и говорят не столько о Его природе, сколько о ваших собственных затаенных склонностях и пороках. Ничего удивительного в этом нет. Оказавшись в темной комнате, мы в первую очередь видим там то, что намерены увидеть, так уж устроено наше подсознание.

- Ну, значит для вас Он – это бочка с вином, - рассмеялся Пастух, демонстрируя свои крупные, белые, без единого пробела, зубы, - И, надо полагать, ваш метод мятежа – выхлебать ее до дна? А что, тоже недурная концепция!

Поэт по-волчьи оскалился, но спустя мгновенье сумел превратить оскал в усмешку, колючую и сухую, как черствая хлебная корка, забытая на столе.

- Как-то раз в восемьдесят пятом году меня занесло в Вену. Меня в то время немало носило по Европе, крутило, точно опавший лист. Парижские богемные клубы, итальянские ложи, петербургские декадентские сборища, берлинские притоны… Все это позже опротивело мне, но тогда, вдохновенный до остервенения, я отчаянно что-то искал, хоть сам не всегда понимал, что, точно голодный пес, роющий ямы на заднем дворе. Я менял любовников и любовниц чаще, чем успевал запоминать их имена, а философские воззрения и религии – регулярнее, чем нижнее белье. Сморенный опиумом, я мог заснуть за обеденным столом убежденным последователем Валентина[16], чтобы проснуться в сточной канаве разуверившимся во всем сущем мартинистом[17]. Тогда мне и попался этот человек, в каком-то скверном венском кабаке, где мы с ним здорово нагрузились паршивым картофельным аквавитом[18]. У него была дурацкая, как у всех немцев, шипящая фамилия, которой я не запомнил, а звали его Рудольф. Я называл его Руди. Своим заплетающимся языком он с трудом выговорил слово, которое собирался возложить в основу своей самодельной философской концепции, весьма косной, кривоногой и увечной, как все концепции, рожденные дилетантами. Неудивительно, в быту он, кажется, работал на какой-то фабрике по производству клеёнки… Слово это было «негэнтропия». Признаться, я позабыл про него на много лет, я и сам был горазд сочинять философские концепции с той же легкостью, что и пошлые лимерики. Вспомнил лишь тут, в Новом Бангоре.

- Необычайно вдохновляющее повествование, - сухо заметила Графиня, выпрямившаяся и неподвижная, как усаженный за стол манекен, - Еще какой-нибудь час – и мы начнем догадываться, к чему вы ведете.

- Негэнтропия, - повторил Поэт так, будто это замечание ни в малейшей степени не уязвило его, - Понятие, обратное энтропии, скрывающее в себе любопытный смысл. Энтропия, как вам известно, это в некотором роде хаос, неупорядоченные процессы саморазложения, неизбежные в любой структуре, хоть логической, хоть материальной. Негэнтропия – процесс упорядочивания. Но если вам кажется, что это благостный процесс, что-то вроде цивилизации, которая служит противовесом хаосу, этаким римским городским стенам, которые противостоят варварским ордам, то вы ни черта не понимаете в той хитрой науке, которая зовется философией. Левиафан – не принц хаоса, это неумолимый могущественный зодчий, сооружающий свой мир из смыслов, концептов, гипотез и воззрений – словом, из всего того хлама, который мы легкомысленно вышвыриваем из окна старого дома под названием Человечество. В этом деле он не знает себе равных, он терпелив и невероятно целеустремлен. И он не успокоится, пока не выстроит свой мир – мир, в котором нет случайностей и неопределенностей, на которых, в общем-то, зиждется наша человеческая сущность. Новый Бангор – это нулевая отметка, точка кристаллизации. Место, в котором рождаются новые сущности и законы. Извините, если не могу выразиться яснее – я немного пьян и сам не всегда поспеваю за собственной мыслью.

- Оставим ваши философские концепции, - нетерпеливо бросил Пастух, с трудом сдерживавшийся последние несколько минут, - В чем вы видите выход?

Поэт взглянул на него так, словно впервые увидел. Его глаза сверкнули, но не винной искрой, а тусклым желтым сполохом, точно притушенные масляные лампы.

- Его не победить логикой и здравым смыслом – это оружие Он умеет использовать куда лучше нас. Пытаясь призвать их себе на помощь, мы лишь усугубляем ситуацию, сталкиваясь с бесчисленными противоречиями, которые путают нас и ужасают. Левиафан логичен – неизбежно, последовательно, отвратительно логичен. Проблема в том, что эта логика – логика Левиафана, а не человека, чей образ мышления всегда будет сохранять в себе частицы неупорядоченного… В чем выход? В том, что противостоит логике и здравому смыслу. В непредсказуемости, в интуиции, в зверином не рассуждающем инстинкте.

- Вы предлагаете нам сделаться зверьми? – поинтересовался Архитектор с нескрываемой брезгливостью в голосе, - Вот каков ваш путь, мистер Ортона? Отказаться от разума? Сделаться подобием каких-нибудь мышей?