Бумажный тигр (II. Форма)

Звено цепи, которую сжимали когти Пульче, лопнуло, беззвучно рассыпавшись мелкими глиняными осколками.

* * *

Кажется, он не успел даже толком испугаться. Не было времени. Мышцы вдруг онемели, но не так, как немеют обычно перед схваткой, наливаясь силой и горячей кровью, а как-то болезненно, точно по ним пропустили слабый гальванический разряд, враз обессиливший их. Может, поэтому шаг в бок, который должен был увести его с линии атаки, высчитанный и гибкий, как у фехтовальщика, шаг, оказался коротким, порывистым и бесполезным.

Возможно, он и помог бы ему, нападай на него зверь, существо, чьи древние инстинкты следуют раз и навсегда заложенной программе, эффективной, но с трудом воспринимающей изменения в обстановке.

Но Пульче не был зверем. И атаковал он не как зверь.

Вместо того, чтобы ударить по кратчайшему пути, он резко метнулся в сторону, прижимаясь к самому полу, так, что осколками разлетелись гнилые обломки половиц. Вынуждая Лэйда резко поворачиваться вослед и терять равновесие.

Пульче ударил так, как ударило бы насекомое — стремительно, хищно, по несимметрично изломанной траектории, как ударил бы земляной паук или скорпион, одним порывистым хлёстким движением.

Чёртова огромная блоха… Хитроумное насекомое…

Лэйд успел повернуться, пусть и пожертвовав устойчивостью своей позиции, успел вскинуть руки, направляя тусклый стальной наконечник трости в то место на впалой груди Пульче, чем за потрескавшимися хитиновыми пластинами угадывалась небольшая впадина, не прикрытая бронёй, лишь слизкими серыми наростами. Удар этот, усиленный бедром и ногой, должен был быть силён — в достаточной мере, чтоб остриё вонзилось в тушу не меньше чем на семь дюймов. Заранее заныли мышцы предплечий, готовясь мгновенно выдернуть перемазанное ихором древко из сопротивляющегося противника, напряглась спина…

Он забыл, до чего стремительны бывают насекомые. Забыл, с какой непостижимой стремительностью устремляются в смертоносный выпад осы, с какой обманчивой плавностью пикируют над поверхностью пруда хищные стрекозы. Пульче оказался на десять дюймов левее того места, где он должен был быть, а потому удар, направленный ему в грудь, скользнул по полированному панцирю, устремившись в пустоту и увлекая за собой Лэйда.

Он понял, что всё кончено ещё до того, как утратившее равновесие тело успело послать в мозг тревожный сигнал. До того, как мощные лапы Пульче мгновенно напряглись, швырнув его огромное тело вперёд с непостижимой лёгкостью, точно камень из пращи. Это было похоже на мелькнувшую на экране синематографа белую вспышку, возвещавшую о том, что лента в будке киномеханика подошла к концу, вспышку, за которой следует трещащий хлёсткими змеями и полосами обжигающе белый экран.

Большая ошибка, мистер Лэйд Лайвстоун.

Он сам щедро напоил Блоху кровью. И пусть кровь эта была застоявшейся, не человеческой, она вдохнула в искорёженное подобие человеческого тела достаточно силы, чтобы превратить его в смертельно опасного противника. Сам виноват. Нарочно хотел подпоить старого врага, чтобы продемонстрировать Уиллу его животную ярость, сдерживаемую лишь холодной сталью. И продемонстрировал — на свою беду…

Удара он почувствовать не успел. Просто те шесть футов, что отделяли его от Блохи, как-то сами собой истаяли — и в душу ему заглянули отливающие ядовитым светом гнилые жёлтые луны нечеловеческих глаз с крохотной почти растворившейся точкой зрачка посерёдке.

Хрустнуло. Скрежетнуло. Лязгнуло. Мир без предупреждения вдруг лягнул его под дых, отчего все окружающие детали вдруг съёжились и посерели, а звуки на миг вовсе потухли. Он полетел куда-то спиной вперёд, силясь лишь не выпустить из онемевшей руки трость, но пальцы, поддавшись накатившей из низовьев живота слабости, разомкнулись сами собой, пытаясь за что-то схватиться — и трость полетела куда-то через всю комнату, в противоположную от Лэйда сторону.

Лэйд врезался в стену, судорожно пытаясь втянуть в себя воздух, но лёгкие словно затопило тяжёлым свинцом, сквозь толщу которого он ощущал лишь, как слабо ворочается на своём месте сердце.

Боли почему-то не было, может, черёд для неё ещё не пришёл — оглушённое тело слишком медленно принимало сигналы. Мыслей тоже не было, лишь мелькали на тёмных аллеях сознания бессмысленные ругательства, не способные даже оформиться в слова, да ощущалась где-то за ними хинная горечь запоздалого сожаления.

— Я так и думал, — Пульче с хрустом размял свои когти, точно боксёр после хорошего удара, глядя на него сверху вниз, — Ты и впрямь постарел, Тигр. Должно быть, сытая жизнь торгаша размягчает тело. Только знаешь… Мне кажется, ты и раньше был торгашом, задолго до того, как изловил меня. Когда заплатил выкуп за свою шкуру Левиафану, оставив Ему на поживу доверившихся тебе людей. И меня в том числе.