Бульвар

В театре никогда не существовало дружбы. Под­няться до высоты этих взаимоотношений не позво­ляет профессия. В ее первооснове заложен эгоизм. Если я не первый, значит, второй. А второй — толпа, массовка. Я должен проявить все лучшее, что дано мне с астральных высот. Я не должен поскользнуться. Пусть это сделает мой партнер или мой коллега, который следит из-за кулис и, как ворон, ждет моего провала, чтобы выйти вместо меня, отодвинув на позицию второго номера. Поэтому в лучшем случае мы — коллеги.

В театр я выбрался за несколько часов до предвы­борного собрания. Нужно было встретиться с актерами, которые поддерживали Андрона, и хотя бы наспех обсудить наши действия на перевыборах: кого выдвигать и поддерживать, чтобы не было разногласия.

В театре встретились с Угорчиком, Салевичем и Коньковым.

— Вот список, кого думаем выдвигать и поддерживать в совет, — Угорчик подал мне листок бумаги, на котором были написаны фамилии наших кандидатов.

Список меня удовлетворил, не став неожиданностью: там были все те, кто работал и хотел работать с Андроном. Моя фамилия там тоже значилась.

— С молодыми актерами я успел поговорить, они полностью за Андрона, — сказал Коньков.

— Сколько получается голосов? — уточнил я.

— Где-то около половины, — ответил Салевич.

— А точнее можно?

— Семнадцать человек — это точно. И это те, с кем мы разговаривали, — говорил Салевич. — Но есть и такие, кто колеблется, кто не определился. Можно надеяться, что кто-то из них тоже присоединиться к нам.

— На это надежды мало, лучше быть уверенным, — немного разочарованно промолвил я.

— Что есть, то есть. Больше не успеть. У нас был только вчерашний день. А у тебя как раз съемки на­мечались, — будто оправдывался Угорчик.

— Небогато. Тем более не известно, как проголосуют помрежи, электроцех, гримцех, которые тоже имеют право голоса на этих перевыборах, а если сло­жить их вместе, то всех будет более десяти человек.

— Думаешь, пролетим? — смутился Салевич.

... а хрен его знает! Семнадцать голосов — совсем не много. Тем более что Куль со своим «штабом» ра­ботает на полный разворот, — несколько раздражен­но ответил я.

— О, да! — подхватил Салевич. — Мне вчера ве­чером звонил: пронюхивал, как я и за кого. Намекал на премию в зарплате, аж на пятьдесят процентов, если поддержу их кандидатов и его в том числе.

— Но по своей должности он не имеет права вы­двигаться в художественный совет. Он хозяйствен­ник, — остро заметил Коньков. — Ему за туалетами нужно следить, чтобы не так воняли, чтобы в театре работала душевая, где можно было бы сполоснуться после спектакля, чтобы были доски и другие мате­риалы для строительства декораций и чтобы они в нужное время выставлялись на сцену.

— Не забывай, что Куль — не только заместитель директора по хозяйственной части, а по совмести­тельству и завпост. А это уже дает право быть кан­дидатом в художественный совет, — спокойно заме­тил Угорчик.

— Вот падла ненасытная! Только б деньги заха­пать. Ведь даже пальцем не шевелит на этой долж­ности, а только числится на ней, — нервничал Сале­вич.

— Оно и понятно: деньги не пахнут, как сказал один римский диктатор. От его работы результат нулевой. Только мошенничеством занимается да сплетнями. Гута на все его закидоны смотрит сквозь пальцы, а ведь он работодатель Куля. Если бы захо­тел — в одно мгновение мог бы его прогнать, — го­ворил Коньков.

— Значит, не хочет, — вставил Салевич.

— Понятно, что не хочет. Куль для него даже выгоден: мутит воду, в которой можно халявную рыбку поймать. А он будто сбоку, не при чем будто.

— Хватит, это тема не сегодняшнего нашего дела, — остановил Конькова Угорчик. — Лучше еще раз подумаем о перевыборах. И хорошо было бы, если бы собрание вел ты, — указал он на меня.

— Предлагайте, — согласился я.

— Кстати, поздравляю тебя, — похлопал меня по плечу Угорчик.

— С чем? — не понял я.

— А ты что, на доске объявлений на дежурке нм чего не читал?

— Нет, — пожал я плечами.

— Там вырезка из газеты, где напечатан указ президента об выделении тебе каждый месяц на протяжении года президентской премии. А это не меньше чем триста у. е. Еще Каболеровой и Ветрову тоже! Так что с тебя причитается.

У меня во рту как-то сразу пересохло.

— Когда вывесили?— спросил я осипшим голосом.

— Видно, сегодня с утра, вчера еще не было, — от­ветил Угорчик.

— Кто вывесил?

— Говорили, Куль, — вступил в разговор Салевич. не понимая моего настроения.

После паузы я тихо промолвил:

— Это завал, мужики. Страшней раздражителя против нас, точнее, против Андрона, и придумать нельзя. Выстрел в десятку. Считайте, перевыборы мы проиграли.

И я не ошибся.