Бульвар

— Про такие вещи надо не слышать, а знать точно. А вы несете лишь бы что, — говорил Саленков.

— У вас еще молоко на губах не обсохло, а вы уже начинаете делать замечания старшим, — разошлась Глуменко.

Поднялся шум. Не без стараний Квасчанка оста­новил его. Место на трибуне занял Крумкович.

— Я сорок лет в театре. Премии давали на театр, а не кому-то определенному. Есть гражданское, че­ловеческое мужество, чтобы не допускать подобных явлений... Это не этично.

Крумкович, очевидно, волновался: у него дрожали руки, говорил тихо, с придыханием, съедая концы слов.

— Я чувствую себя массовкой, да что там — декорацией, — продолжал он. — Есть три артиста — и все! И что они — смоктуновские? Нельзя так.

Большинство зала зааплодировало.

Слово дали Ветрову. Он сразу дал оценку бывшему художественному совету, сказав, что работали в нем все честно, на совесть, чего желает и новому художественному совету, который сегодня будет выбран. В конце он сказал, пожалуй, самое важное:

— Вот тут Глуменко говорила, что актеры пьют, отправляя молодых за водкой. На меня намекала. А вот пил, пил — и допился до народного... Чего и ей желаю. И последнее: я никогда не был Смоктуновским. И не буду им. И не хочу быть. Я — Ветров! И на сцену выхожу как Ветров, и люблю как Ветров. Вот по всем этим плюсам и минусам обо мне и судите.

Потом выступал Семенчик. Говорил, что в голосо­вании по вопросу премий он участия не принимал, ибо не видел у Ветрова, Чабатаровича, Каболеровой исключительных заслуг перед белорусским искус­ством.

В этот момент мне вспомнился случай, как, может, год тому назад Шулейко за рюмкой в гример­ке выдал на него экспромтом эпиграмму: «Искусству нужен так Семенчик, как тигру на х... кулончик!». Смеялись все присутствующие. Семенчик обиделся, даже ушел из гримерки.

Свое выступление Семенчик закончил тем, что художественный совет и его председатель были не­принципиальными в подборе репертуара и приня­тии спектаклей, что только решали свои корыстные дела, результат которых мы сегодня имеем.

К трибуне вышел Саленков.

— Вы целый час ругаетесь и говорите об одном и том же. Ищете разные скверности там, где их нет и быть не может. Все время друг друга попрекаете в чем-то и по-черному завидуете коллегам, которых награждает государство. Господи, сколько у вас зло­сти и ненависти! Когда учился в академии, мне те­атр казался чистым, светлым, добрым. Я верил, что театр — храм. А как пришел сюда — встретил обрат­ное,..

Это был для зала шок. Затихли так, что было слышно, как гудит электрическое напряжение...

— Саленков, вы что такое говорите?!— первым спохватился Квасчанка. — Выступайте по художес­твенному совету и говорите о его работе, иначе я лишу вас слова.

— А почему вы не лишали слова тех, кто высту­пал передо мной? Разве они говорили про художест­венный совет?

— И про художественный совет тоже, — заметил Квасчанка.

— И я скажу про него, не волнуйтесь.

Квасчанка выдержал паузу, словно о чем-то рас­суждая, и разрешил:

— Хорошо, говорите дальше, только по сути.

— Так вот, — продолжал Саленков. — Леонид Юрьевич, — обратился он к директору. — Я клянусь вам, если бы вы захотели, а это ваша работа и никого другого, мы бы поехали с гастролями за границу. У нас есть что показать, и нам не стыдно будет за наши спектакли, которые мы сегодня играем. И вот еще что: желтыми стены в театре — в зале или в фойе — не должны быть. Это цвет, который раздражает нормальных людей. Это свидетельство нашего бескультурья, отсутствие элементарного вкуса. Это цвет «желтого дома». И этим все сказано. А художественный совет работал хорошо.

Аплодировал весь зал.

Выступило еще несколько человек. Одни обвиняли Андрона в неспособности, другие, наоборот, говорили, что театр при нем вырос своим художественным уровнем, приобрел уверенность. Про спектакли хорошо пишет критика, на них идет зритель.

Выступала Саша. Из ее слов тоже выходило, что достойных на президентскую премию у нас нет и что у главного режиссера есть свои любимчики, и что делать тем, кто не входит в это привилегирован ное число?

Очередной режиссер Бляшева обвинила художественный совет в том, что в театре распространяются разные нездоровые слухи о действиях того же совета, что ему нужно быть более открытым, чтобы труппа знала обо всех его решениях, что актеры по десять лет не получают ролей, что не выезжаем на гастроли и что каждый член художественного сове­та обязан принимать активное участие в жизни те­атра. Напоследок обозвала театр реанимацией.

И сразу вскочил Коньков, хоть слова ему не да­вали:

— Друзья, у меня родилась гениальная мысль: да­вайте выпускать стенгазету. В ней будем печатать все материалы заседаний художественного совета, который, как оказывается, причина всех наших бед: и низкого уровня спектаклей, и что не ездим на гастроли, и что по десять лет актеры не имеют ролей, и что желтые стены в театре, и везде, куда ни брось — пыль, грязь и туалеты воняют, как солдатсткие уборные... Будем выпускать газету — и все у нас сразу станет хорошо. Предлагаю себя редактором.

Зал отозвался смехом, даже аплодисментами.