Бульвар

— Нет-нет! — категорично протестовала Саша. — И пусть это чуть ли не первая премьера в моей твор­ческой жизни, но весь зал встал не тогда, когда я вы­шла на поклон, или когда выходили другие главные исполнители, а когда вышли вы. И я понимаю, что это значит. За вас.

Мы чокнулись, выпили. Я хотел закусить лимо­ном, но Саша меня остановила: «Поцелуем будем за­кусывать».

Мягкими губами она припала к моим губам, и мы долго не отрывались друг от друга. Особыми чувс­твами меня это не зажгло, но было все же приятно.

Саша, как мне показалось, дышала немного взволнованно и часто. Какое-то время не знала, что делать дальше, ибо покидать меня ей совсем не хо­телось. Я это видел, но ничего не делал, чтобы задер­жать ее рядом. Роскошные Сашины глаза вспыхну­ли темным огнем.

— Ой! — вскрикнула она вдруг.

— Что случилось?

— Кошелек...

— Какой кошелек?

— Мой. Я его в гримерке забыла.

Саша смотрела испуганно. Словно оставила кошелек где-нибудь на вокзале.

— Спокойно, спокойно. Никуда он не денется. Я сейчас пойду и принесу его. Где он лежит?

— В ящике гримерного столика.

— Подожди, я быстро.

Я спустился в дежурку, попросил ключ от Сашиной гримерки. Почти на ощупь прошел по темной сцене на другую сторону помещения, где находились актерские гримерки, поднялся на второй этаж. Осмотрел один Сашин ящик, второй — кошелька не было! Заглянул за боковые зеркала трюмо — пусто. Посмотрел на пол, может, куда завалился, но все зря.

Неожиданно за спиной услышал, что в гримерку кто-то вошел. Оглянулся — Саша. Она стояла на пороге, прикрыв за собой дверь. В руках держала ключ от гримерки, который я оставил с обратной стороны! дверей.

— Что-нибудь не так? — смутился я, глядя, как Саша перебирает в руках ключ.

Саша стояла молча, совсем спокойно, только на верхней губе выступили капельки пота, да ноздри расширились. Ответ на свой вопрос я так и не получил. Некоторое время смотрели друг на друга беа слов. Тишину нарушила Саша:

— Мне закрыть дверь? — спросила она слегка дро­жащим голосом, глубоко втягивая в себя воздух.

Я спросил после паузы:

— Ты уверена, что это надо?

Сашины губы вздрогнули и, бросив на пол клю­чи, она исчезла за дверью.

«Ха-ха!» — сказал я сам себе, смеясь над тем, как лоханулся. Купился как мальчик. Да еще так по-ду­рацки повел себя.

Кабинет Андрона шумел, гудел. Все говорили одновренно и никто никого не слушал. Только одно чувство объединяло всех: чувство успеха — шумное, крикливое, глухое, слепое, радостное, завидное.

Званцов с покрасневшим лицом, размахивая ру­ками, что-то доказывал Угорчику, а тот с рюмкой в руках, опустив голову, молча слушал. Рядом с ними, тоже с рюмкой в руке, хмурил бровь Клецко.

Скалит редкие зубы Салевич, рассказывая что-то молодым артистам, берет гитару, пробует им спеть.

Амур с бутылкой в руках обходит чуть ли не каж­дого, предлагает налить. Дольше задерживается возле женщин, каждой целует ручку.

Несколько критиков что-то говорят Андрону, тот согласно кивает головой.

Толпа человек из семи, среди которых Коньков, Шулейко, Семенчик, своими разговорами дополня­ет этот разгул. Там же и Ветров, но поверх очков, ко­торые повисли у него на кончике носа, он смотрит на все молча и как будто немного удивленно. В их окружении Саша — веселая, легкая, кокетливая, на меня — ноль внимания.

Андрон требует тишины: «Попрошу всех помол­чать!».

Голос у него сильный, звонкий. Но добиться же­лаемого теперь совсем непросто. Праздник набрал наивысший взлет — попробуй останови. Это тебе не работники какого-нибудь научно-исследователь­ского института, или медицинского учреждения, или даже педагогического колледжа. Это — актеры! Это — дух! Это — воля! Это — разгул! И все по пол­ному. Все без оглядки, без оглядки на завтрашний День. Как выдох. Как крик. Как отчаяние. Как на­дежда. И все как в последний раз.

Вот и останови таких, заставь быть покорными.

Но ведь и Андрон тоже как они. Той же крови и пло­ти. Того же духа и такой же силы. И добивался, не отступал. Тут коса на камень нашла. Тут в небе и синица в руках, вода и пламя, хлеб и вино. Все сущное до пота, до крови, до ненависти. И Андрон не изменял этому, мысли не допускал. Добивался.

«Тихо! — гремел голос Андрона.— Званцов, по­молчи! Все тихо!!!»

Пусть относительная, но тишина все же наступила. Андрон запел «Зеленые рукава». Песню подхватили его бывшие студенты. Это была их курсовая песня, можно сказать, гимн. Потом Андрон накалил атмосферу стихами, песней Градского «Оглянись, незнакомый прохожий» — это была его любимая песня, и на таких вечеринках он пел ее чуть ли не всегда.

Расходились после празднования, не дожидаясь друг друга. Только если кто-то ехал в одну сторону или жили недалеко друг от друга — выходили по двое, трое, а то и больше.

Я вначале хотел дождаться Андрона, только с ним мне было по дороге, но понял, что зря: он до утра отсюда не выберется. С ним оставались его студенты, на столе была водка. Звучала песня, и они опять были вместе в своих воспоминаниях, но уже сегодня, определенные жесткой действительностью.

Пошел один, даже не уточнив, поедет ли Андрон сегодня домой.