Бульвар

Это была уверенная победа Андрона, в которого не верили не только они, но и большинство актерской труппы, к которой принадлежал и я.

В театре Андрона встретили недоброжелательно, если не враждебно. Некоторые просто никак. Пришел очередной главный — пусть побудет, нам не привыкать. Как пришел — так и уйдет. Сколько их сменилось только за время моей работы в театре?! Все они были временные, — с первого дня своей работы, с первого часа, с первой минуты. За счет театра, каждый из них решал какие-то свои бытовые проблемы. Чем-то вторичным был для них театр. И особенно хватались за него те, кто приезжал из провинции или из других городов бывшего Союза. Их первоначальной задачей было получить квартиру, за­цепиться в Минске. И получали, и цеплялись, при этом к театру относясь как к пасынку. Их срок в те­атре определялся тремя-четырьмя годами. Мало кто задерживался на дольше. Их творческий потенциал определялся уже на первой премьере. И можно было смело говорить спасибо за сотрудничество, ищите другое место работы!

Но министерство культуры, которое назначало очередного главного, не торопилось признаваться в своей ошибке и выдерживало определенное время.

И только когда труппа начинала бунтовать, — точ­нее, ее большая часть, ибо всегда найдется какой-то процент тех, кто при этой серости, из вечных «ку­шать подано», может временно вырасти чуть ли ни до принца Датского, — тогда министерство начинало будто прислушиваться, анализировать, делать выводы. В результате, с какой-то там формулиров­кой, смысл которой можно прочитать — народ не удовлетворен,— освобождала от должности этого временного (а тот уже и квартиру заимел, и в квар­тиру) и назначала нового своего ископаемого. И ни­когда не прислушивалась к предложениям, которые часто высказывала труппа театра, желая видеть на должности того или другого режиссера.

О, эта веччная тайна чиновнического течения! Их мысли, рассуждения — глубина неизмеряемая, никогда не разгаданная, никому не открытая. Министерство — это государство в государстве, это закон в законе, это власть во власти. Это жадность! Они размножаются, как ненасытные крысы. И всегда стараются подобрать в свой департамент себе подобных. А в ком иногда ошибались и назначенный новый главный оказывался настоящим мастаком (очень редкое явление, можно сказать, единичное) — тот долго не задерживался. Он был не нх, — он был свободный духом и сердцем. И дышал этой свободой на свое усмотрение, на всю силу своего таланта. Его нельзя было приручить, и что-то указать ему было невозможно. Его просто «съедали». Создавали такие условия, что он начинал задыхаться и вынужден был сам подавать заявления об увольнении.

Андрон в театре жил — в прямом и переносном смысле: душой, сердцем, всей преданностью своей творческой натуры. Из двадцати четырех часов в сутки почти двадцать часов его жизни принадле­жали ненасытному чудовищу искусства — театру. На дневных спектаклях для маленького зрителя перед началом проводил разные игры, викторины. Цепляя себе и детям клоунские носы, запускал в по­толок воздушные шары, и вместе с ними скакал, прыгал, чтобы достать их оттуда. Он умел создать праздник. Он хотел, чтоб в театр ходили не культпо­ходом, а по необходимости души, по необходимости развития человеческой личности. (О, наивный мечтатель!) «Если в спектакле не звучит ни одного сло­ва про маму или мысли про нее, — так стоит ли этот спектакль ставить?!» — говорил он. Андрон мечтал, чтоб в театр ходили дети с родителями (придумал дни семьи, которые проводились в субботу и воскре­сенье), чтобы потом они могли говорить о спектакле, понимать его и любить. И все это не через какие-то там наставления и нотации — а через веселую изобретательную игру и легкий юмор.

Любитель застолья и дружеской компании, Андрон никогда не упускал момент, чтобы собрать актеров, да и всех желающих работников театра, например, на старый Новый год, на Восьмое марта, на День защитников Отечества, и обязательно на пре­мьеру каждого нового спектакля, — устроить празд­ник для себя самих.

И, понятно, завистники, появившиеся сразу пос­ле первой удачной премьеры Андрона, которая кардинально изменила отношения к нему большинства актерской труппы, смотрели на все эти творческие завороты холодно. Змеиным шипением запускались разные слухи, сплетни, наговоры. Письма-доносы плыли в министерство культуры, мол, не умеет управлять творческим процессом театра, планировать выпуск новых спектаклей. И все только потому, что они определялись Андроном как актеры второго плана. Хотя такими были всегда.

В авангарде всей этой скверности стоял Куль. Правда, сам это скверностью Куль не считал. Для него скверность — это когда что-то или кто-то обхо­дил его карман, его личный интерес.

Жена Куля, теперь главный художник теат­ра (и эта должность ей досталась не без авантюр­ных стараний Куля), своими понятиями и владени­ем профессией сценографа, никак не вписывалась в творческую палитру Андрона. И на «Лорда», и на «Полочанку» Андрон пригласил ведущих художни­ков из других театров.