Бульвар

Человек по-настоящему живет в единстве с природой, когда он хочет и может любить женщину не только зацикливаясь на каких-то духовных понятиях, но и физически, как это делают тигры, киты, быки, собаки, кони, слоны, жирафы... Тогда человек возвышается до высоты Бога и Дьявола: он великий святой и великий грешник.

Я — великий святой!

Я — кит, я — тигр, я — бык, я — лошадь, я — собака, я — слон, я — жираф...

Я — великий грешник!

Перед кем стать на колени и повиниться — пока не знаю. Если только перед всеми. Но тогда пусть и все станут передо мной. «Кто из вас без греха — пусть первый бросит в меня камень», — сказал Он. И никто не бросил.

***

День клонился к вечеру — и стало легче дышать.

Я выбрался на Неман и, отыскав более-менее уеди­ненное местечко — весь берег был заполнен купаль­щиками, а компании мне совсем не хотелось, — долго плавал. Потом пошел другим берегом по обезвожен­ной жарой колючей, ломкой траве, чувствуя тихое спокойствие в сердце. Наткнувшись на сухую лож­бинку с высокой осокой, упал в нее и зачарованно слушал пение птиц. Где чей голос, было невозмож­но отличить. Они, казалось, вступали в смертель­ный поединок между собой, не желая уступать друг другу в музыкальной утонченности и красоте. Над­рывая до отчаяния свое сердце в этом многоголосье, которое, казалось, взлетало выше облаков и даже выше солнца, они будто желали донести до Бога, до Его святого, праведного суда необъяснимость пода­ренной им вечности...я закрыл глаза и слушал, слушал... И мне вдруг начало казаться, что я слышу совсем не полифони­ческое пение, а одну целую, продуманную до тонкос­тей песню. Стройная мелодия пробивалась до моего слуха, но, к сожалению, я не мог ее запомнить, что­бы потом записать и донести до других, ибо ноты для меня — темный лес.

Какая-то трагическая красота была в звучании. Я слушал — и чувствовал, слушал — и понимал, слушал — и любил... И не мог никому рассказать о необычном состоянии моей души, чтобы все эти чувства не умерли во мне одном, не закончились на таком неожиданно-тайном взлете моего созна­ния.

Если бы Моцарт, или Чайковский, или Бетховен те открытия, которыми наделил их Господь, замкну­ли в себе и никогда не вынесли на суд слушателей — на зависть, на радость, на ненависть, на любовь, и только сами этим наслаждались — их можно было назвать преступниками. Сокровище, подаренное им небесами, принадлежало всем: начиная от самой маленькой травинки и кончая высшим разумом, что сотворила природа, — человеком. Это их общее до­стояние. Достояние жизни и смерти. Достояние веч­ности. И если бы даже кто-нибудь из тех, отмечен­ных Богом, воскликнул: «Я слышу голос Господа, но не могу вам его передать, не умею!» — и это не было бы оправданием: они должны были научить­ся, должны были уметь. Их земные миссии заклю­чались в том, чтобы быть проводниками, посред­никами между Высшим Творцом и всем живым на земле.

Я же не умел... Ведь я не Моцарт, не Чайковский, не Бетховен... И я не проводник и не посредник.

А песня звучала: высокая, неземная. И плакать мне хотелось, и смеяться.

***

Я встретил Виолетту в половине двенадцати ночи в своем дворе. Сидеть дома было невмоготу, я нетерпеливо ходил под сенью яблоневого сада, который спел сейчас крупными пахучими плодами, низко нависая надо мной. Две яблони белого налива, которые росли от улицы, уже даже сейчас могли порадовать спелостью своих плодов, особенно те, которые висели на самой верхушке и были лучше других обогреты солнцем. Чтобы попробовать эту, пока еще первую, раннюю сладость, я брал длинный шест и начинал сбрасывать их с вершины. При этом нужно было обладать умением, чтобы падающее яблоко поймать руками, а иначе оно, ударяясь о землю, трескалось или разбивалось на две половины. А тогда уже и вид не очень эстетический, и вкус не тот. Совсем другое — подхваченное руками, словно дар звездного дождя, в своем круглом желто-зеленом завершении, нагло скалясь своим совершенством, не имея ни одного изъяна, ни одного порока природы, оно полностью владеет твоим увлечением и любовью, твоей фантазией. И какая-то жесткая невыносимость нестерпимого желания начинает всего тебя трясти, заставляя быстрее впиться в него зубами, познать до этого неизвестное, никогда неповто­римое, тайное наслаждение, открывая для себя что-то новое, удивительное, неожиданное. Ведь ничего на свете не бывает абсолютно схожим. Даже с одной и той же яблони каждое яблоко разное: и внешне, и на вкус,

Я даже подпрыгнул от неожиданности, когда Ви­олетта дотронулась до моего плеча: в своих мыслях стоял спиной к улице, и не слышал, как она, открыла калитку, вошла во двор.

— Чего испугался? — удивилась Виолетта.

— Ты появилась, как привидение: неожиданно и неизвестно откуда.

— Но ты же ждал меня, — больше утвердительно, чем просительно сказала Виолетта.

— Даже очень ждал,— признался я искренне и даже немного взволнованно.

Мы обнялись.