Бульвар

А на художественном совете — было в лоб, грудь в грудь. Никакого спасительного бункера, где мож­но все списать на клевету и интриги. Здесь нужно от­вечать за свои слова, держать удар. Но головы были опущены. Царило безмолвие.

Вот потому и цену их похвалы моего поступка от­лично знал. А взорвался я, потому что был загнан в угол. Спасался. Нет кочки, на которую можно было опереться, чтобы вскочить, набрать разгон — и вперед к своему открытию, к неопределенности, к удивлению самого себя. Иначе все напрасно, все зря. Иначе ты просто чтец, который навязывает свою интонацию авторского текста зрителям, которые и сами могли еще с большим интересом прочитать пьесу дома, подключить свои фантазию, представ­ляя героев по-своему. Мне необходимо оторваться от простого чтеца, изгнать его из себя и стать акте­ром, вознестись к его космической высоте, где Солн­це, Луна, звезды становятся друзьями, осветляя чис­тым, трепетным светом путь истины. Сознательно или несознательно, я все бросил на весы этого без­умного результата.

Амур нашел рюмки, подал одну мне.

— Нет, спасибо, — отмахнулся я. — Мне еще на сцену выходить, да и после репетиции запись на ра­дио. Язык будет заплетаться.

— Да брось ты! Сцена — ерунда, не привыкать. А в эфире даже лучше будешь говорить, чем трез­вый, — предложил Амур.

— Честно, не выпендриваюсь. Сцену осилю, но на радио десять страниц текста — их выговаривать надо. Спрятаться не за кого. Один на один с микро­фоном, — отнекивался я.

— Что ж, наше дело предложить, — сразу согла­сился Амур и обратился к Салевичу:

— Будешь?

— Ты ж знаешь, что водку я не пью, пиво с удо­вольствием, — сказал Салевич.

— Это ты будешь сам себе покупать. Здесь не рес­торан, Михайлович! — подал рюмку Ветрову.

— Будь что будет. Актеры тоже люди. За нас! — сказал Ветров и выпил.

У меня после репетиции действительно запись на радио и десять страниц текста. Но, честно го­воря, это была не основная причина моего отказа. Я наконец-то начал чувствовать внутреннее состояние своего героя. Но еще пока слабо, неуверенно, и я всеми чувствами старался втянуть его в себя, запом­нить. Это нужно было делать сейчас: в эти минуты, секунды, в эти мгновения. Потом будет поздно. Как нежданный звук, который резко возник — и его уже нет. Не остался в памяти, не запомнился. Я ходил, я что-то говорил, у кого-то что-то спрашивал и кому- то отвечал. Я смеялся и шутил, но во всем этом был уже не я. Через секунду я не помнил то, что только что говорил, не слышал, что делал, что происходи­ло вокруг меня. Я исчез как зернышко в почве, кото­рое начинало давать жизнь новому колосу. В почве моей души медленно прорастал тот, кто так долго не хотел появляться. Я боялся растерять это чувство или, не дай Бог, совсем утратить.

Последний час репетиции прошел спокойно: ника­кой ругани, никакой грубости по отношению друг к другу. Мои чувства меня не обманули. Сценическое пространство, по которому я двигался — а это был уже совсем не я — и где звучало мое слово и дыхание согревало близких, понемногу представлялось мне другим миром; деревянный пол под моими ногами превратился в песок, траву, камень; кулисы — в не­тронутую глухомань пущ и боров; темный пыльный задник светился звездами далекой старины. А глав­ное — чувство. О, это хмельное, чуть ли не первой влюбленности, святое чувство не самого себя!

Это заметил и Андрон. Орбиту, которую я для себя обозначил и по которой с осторожностью хищ­ника подбирался до решающего прыжка, он не нару­шил ни звуком, ни жестом. Андрон сам превратил­ся в охотника, добычей для которого был я, точнее, мой результат. И он ждал его, затаив дыхание, со страхом, с надеждой. Он молился на этот результат. Он молился на меня. Ведь только я, и никто другой, мог сейчас его показать и тем самым вознести на крыльях признания Андрона как режиссера, утвердить его профессионализм работы с актерами. Андрон молился на меня.

Я был Богом!

Ровно в четырнадцать часов Андрон объявил:

— Репетиция закончилась. Вечером работаем по расписанию. Прошу не опаздывать, — и обратился ко мне: — Александр Анатольевич, вас попрошу на минуту задержаться.

«Ну вот и началось выяснение отношений», — по­думал я. Сначала хотел повернутся и уйти: рабочее время закончилось. Только это совсем уж неуважительно было по отношению к режиссеру. Подошел к Андрону, который стоял в зале возле самой сцены.

— Тебе мое отдельное спасибо, — и Андрон протянул мне руку.

— Это мстительная шутка? — смутился я от та­кой неожиданности.

— Самая искренняя правда, — без всякой усмеш­ки ответил Андрон. — Наконец произошло. Ты по­чувствовал свой уверенный шаг, и я знаю, дальше ничто тебя не собьет. Спасибо.

Мы пожали друг другу руки. Несколько пар удив­ленных глаз заинтересованно наблюдали за нами из-за кулис.

***

Запись на радио задерживалась. Сорок минут ин­женеры не могли настроить аппаратуру: фонило, звенело, шел какой-то побочный шум. Инженеры ру­гались.