Булгаковиада

Володя Бортко позвонил по мобильнику, сказал, что «Мастера и Маргариту» закончил и теперь хорошо бы встретиться и погулять на свободе.

Р. ответил, что был бы рад, да сидит далеко, в сельце Михайловском, подводя к концу «Булгаковиаду», а приедет в Питер в начале сентября, тут-то и будет готов к застольному труду безо всякой обороны…

Наконец собрались в Питере и, как договорено, встретились на Подковырова, вместе с третьим другом, архитектором Славой Бухаевым.

Слава привез эскизы памятника Ахматовой, который наладил поставить во дворе мемориального музея в Фонтанном доме, эскиз дружно хвалили, после чего сказали Р. «Читай» – имея в виду эту повесть, а Р. был не готов…

– Володя, покажи кусочек из «Мастера», – попросил он.

Бортко достал кассету, минут двадцать возился с домашней техникой, то ли пульт сломался, то ли видик, то ли сам телевизор…

– Не открывается, – сказал Р., как когда-то говаривала Анна Андреевна, не найдя в тетрадке искомого стихотворения.

Так и не посмотрели…

Это были уже не люди.

Они били, как будто спасали себя и верили в боль, как в Бога…

Непохожий на себя, тощий, как скелет, беззубый и черный, с закрытыми кровью глазами, Шапирузи тихо сказал:

– Вы нелюди, – и, не дожидаясь новых ударов, быстро: – Я подпишу всё…

Вместо «всё» получилось шепелявое «вшё»…

Самым тяжелым было то, что ни разу за тридцать семь дней беспредельной боли его сознание не помутилось. Это была непрерывная боль.

Чему он служил и кому – вот, что угнетало душу Рувима Шапиро…

Когда его несли откуда-то бог знает куда, он увидел отрезок яркого неба и стал неумело молиться, мешая забытые еврейские слова с русскими.

– Бог один, – вот что он сказал себе в черном отвале расстрела.

«Шапиро Рувим Абрамович, 1898 г. р., место рождения: Польша, еврей, место жительства: Ленинград, арестован в 1936 году, осудивший орган: тройка УНКВД по ДС, осужден 27.02.1938, статья: контрреволюционная повстанческая организация, расстрелян 09.03.1938, реабилитирован 22.05.1956 (ДС – Дальстрой). Архивный № Р7752 (по Списку узников ГУЛАГа, вторично осужденных и расстрелянных в Магадане)» [46] .

И Р. догадался, почему в архиве БДТ нет ни одного договора с Булгаковым. Они понадобились опричникам для фабрикации дел… Они стали пунктами обвинения…

Накануне смерти Булгаков ослеп и боялся, что в квартиру войдут чужие люди. Он боялся не за себя, а за жену и роман.

Елена Сергеевна сказала:

– Ему казалось, что забирают его рукописи. «Там есть кто-нибудь?» – спрашивал он беспокойно. И однажды заставил меня поднять его с постели и, опираясь на мою руку, в халате, с голыми ногами, прошел по комнатам и убедился, что рукописи «Мастера» на месте. Он лег высоко на подушки и упер правую руку в бедро – как рыцарь… Когда он уже умер, глаза его вдруг широко раскрылись – и cвет, свет лился из них. Он смотрел прямо и вверх перед собой – и видел, видел что-то, я уверена (и все, кто был здесь, подтверждали потом это). Это было прекрасно… [47]