Букелларий

Первой в атаку пошла наша пехота. Неторопливо, словно не прогулке, и без обычных оскорблений и угроз. Они уверены, что конница порешает все вопросы, а им останется только собрать трофеи. Главная задача каждого копейщика — засветиться перед Карлом Мартеллом, чтобы перевел в конницу и дал бенефиций. Для этого не обязательно мчаться в атаку сломя голову. Надо всего лишь в нужное время оказаться в нужном месте. Поэтому пехотинцы постепенно смещаются к нашему правому флангу, поближе к своему главнокомандующему.

Звонко гудят бюзины — латунные трубы. Обычно звук у них резкий, тревожный, а сейчас показался мне излишне жизнерадостно. Я легонько бью шпорами в тугие бока Буцефала. Конь тут же устремляется вперед, набирая скорость слишком быстро. Я придерживаю его, чтобы не выдохся перед финишем — вражеским строем. Правый фланг армии фризов прикрывает лес, поэтому обойти, ударить с тыла у нас не получится. Несемся на стену щитов и выставленные между ним пики. На этот раз у меня длинное тяжелое рыцарское копье. Мои подчиненные попробовали воевать с ним и отказались. Без выучки это сложно, а учиться надо долго и упорно. Мое копье вдавливает вражеского пехотинцы вглубь строя, и в самый последний момент, чтобы вражеские пехотинцы не успели прореагировать, я направляю туда Буцефала. Вражеская пика скребет по моей правой поножи, соскальзывает с нее, не пробив и не ранив. Гулкий удар — и мы с Буцефалом вклиниваемся во вражеский строй, сбив с ног сразу несколько человек. Рядом вклиниваются мои подчиненные. Со всех сторон будто бы выплескивается из огромного сосуда рёв людей и ржание лошадей.

Громкий треск ломающегося копья. Я выкидываю обломок древка с расщепленным, напоминающим бутылочную розочку, верхним концом, выхватываю саблю. Удары короткие, быстрые. Пространство справа от меня стремительно очищается. Задние вражеские шеренги надавливают — и передо мной опять враги. Я успеваю саблей отбить копье, направленное мне в лицо, после чего перерубаю правую кисть с побелевшими пальцами, которая судорожно сжимает светлое, оструганное древко. Вторым ударом располовиниваю кожаную шапку, набитую чем-то, скорее всего, шерстью овечьей, и надрубаю череп. Фриз как-то замедленно, картинно падает вперед, скользя окровавленной головой по телу коня. Я дотягиваюсь до следующего врага, надрубаю ему шею ниже правого уха, из которого торчит пучок рыжих волосин.

В этот момент Буцефал резко дергается и ржет истошно. Я еще ни разу не слышал такое ржание. После чего жеребец начинает биться и оседать на задние ноги. Краем глаза я замечаю, как слева от меня откуда-то снизу появляется вражеский пехотинец без щита и с длинным окровавленным ножом. Видимо, это он вспорол брюхо Буцефалу. Скорее всего, это сакс. У них богатый опыт борьбы с конными всадниками. Предки этого сакса начали тренироваться, наверное, еще на римлянах.

Я успеваю выдернуть ступни из стремян и встать на спину своего коня, легшего распоротым брюхом на землю. Первым делом убиваю сакса с ножом: отсекаю правую руку выше локтя, а потом косым боковым ударом сношу верхнюю часть головы. В это время кто-то сильно, больно бьет копьем меня в грудь. Бригандина выдерживает. Я прикрываюсь щитом от тех, кто слева, кидаюсь вперед, орудуя саблей. На короткой дистанции копье теряет свои преимущества. В ход идут короткие мечи и кинжалы. И моя сабля, которая сравнительно легко рассекает и прокалывает кожаные шапки и доспехи, даже если они усилены железными прутьями или кусками кольчуги. Пехотинцев в хороших доспехах передо мной нет.

Как обычно, я не заметил момент, когда фризы дрогнули и побежали. Рубился с ближними, а потом вдруг увидел, что передо мной больше никого нет, что слева и справа соратники, по большей части пешие и забрызганные кровью. Усталости не чувствовал, но руки сами опустились. Я перекинул за спину щит, липкий от чужой крови, вытер саблю темно-серой шерстяной шапкой, снятой с фриза, который еще дышит и закрывает ладонью рану в груди. На его расслабленном, печальном лице как бы белесая пелена — отпечаток смерти. Не жилец, и уже понял это и смирился. Я швыряю шапку на рану. Фриз не реагирует. Мне захотелось наклониться к нему, спросить, что чувствует, о чем думает в последние мгновения жизни, если вообще думает? Не успеваю, потому что раненый слабо дергается, как заснувший человек, и нижняя челюсть опускается, открыв рот с белыми зубами, не познавшими кариес. Заметил, что в эту и несколько предыдущих моих эпох у северян зубы чаще бывают хорошими, чем у южан. Может быть, потому, что меньше пьют вина и едят сладкое.

59