Букелларий

Тон ясно указывал, кого послушник обслуживает в первую очередь.

У меня не было никакого желания встречаться с епископом Бордо, но и послать его просто так я не мог. Пришлось бы сразу уматывать отсюда, а отъезд послезавтра. Поэтому я пошел вместе с послушником в город. Стражники у ворот, увидев его, ухмыльнулись и шепотом обменялись репликами. Видимо, юноша любвеобилен: успевает и нашим, и вашим, и за миску каши.

Епископ Григорий — длинный худой мужчина со светло-русыми волосами до плеч и без тонзуры, чисто выбритым, костистым, бледным лицом, выглядевший лет на двадцать пять, не больше, одетый в белую льняную тунику с каймой золотого цвета по овальному вороту, краям рукавов до локтя и подолу, перехваченной поясом из серебряных бляшек-ромбиков, и висевшем на золотой цепочке в районе солнечного сплетения, нехилым золотым крестом с красной в черную крапинку яшмой в перекрестье — принял меня в комнате на втором этаже, куда вела довольно крутая деревянная лестница с перилами, приделанными только к стене. Почему пожадничали сделать и с другой стороны, чтобы ненароком не свалится с приличной, метра четыре, высоты — не знаю. Разве что для того, чтобы «случайно» падали неугодные визитеры. Несмотря на то, что окна были из разноцветных кусков стекла и жалюзи открыты, комната была полутемной. Я еще подумал, что полумрак и бледное лицо епископа были словно из фильма ужасов. Тем более, что, когда он сел на стул с высокой спинкой и подлокотниками, правую сторону лица осветили солнечные лучи, прошедшие через мутно-красное и мутно-зеленое стекла, выкрасив его в зеленоватый цвет сверху и красноватый снизу. При этом левая сторона была в тени, из-за чего казалось, что передо мной смесь вампира с арлекином.

Ответив на мое приветствие, епископ Григорий спросил важным тоном, благодаря чему мне показалось, что передразнивает юного послушника:

— Кто ты и как оказался в моем городе?

Говорил он на той латыни, на которой общались образованные римляне в мою предыдущую эпоху, хотя с виду был истинный германец, а хозяин постоялого двора был похож на римлянина, но говорил с германским акцентом. Все смешалось на земле кельтов, от которых, вроде бы, и следа не осталось. О них вспомнят лет через тысячу и назовут, как по мне, безосновательно своими предками.

Я рассказал байку о чудесном спасении, не забыв перекреститься, и заранее, чтобы не предложил послужить ему, проинформировал, что послезавтра отправляюсь с купеческим караваном в Константинополь, где меня якобы ждет семья.

Судя по скучающему выражению лица, епископ Григорий уже слышал ее от других.

— Бог спас тебя, чтобы ты послужил ему еще, — важно изрек епископ и продолжил тем тоном, с каким начальник хочет уговорить своего подчиненного сделать что-то, что тот не обязан: — У меня есть для тебя задание. Ты будешь проезжать через Тулузу. Передашь там епископу Бернарду красиво переписанное сочинение святого Августина «О граде божьем». Только с обязательным условием, что это твой личный подарок. Даже если предположит и спросит обо мне, обмани. И всем остальным говори, что это твой дар за спасение на море, — и пообещал, скривив в улыбке тонкие губы, розоватые справа и бледные слева: — Я замолю твой грех!

Это бы не тот случай, когда можно отказаться. Послушник принес рукопись на листах папируса, сшитых вверху и с обложкой из тонкой кожи, от которой пахло фиалками, показал ее нам, потом положил в красный льняной мешочек с бечевкой, с помощью которой затянул отверстие и завязал ее на бантик, после чего передал мне.

— Я надеюсь, что ты не будешь развязывать и читать, — произнес епископ Григорий тоном школьного учителя. — Там нет ничего интересного для людей твоей профессии.

Я не удержался, похвастался:

— Читал его, когда учился в константинопольской Аудитории.

Точнее, когда мой сын учился, а я накупил ему всякого чтива, чтобы казался таким же умным, как остальные имперские чиновники, когда станет одним из них.

— Ах, да, я забыл, что ты не местное быдло, а из великого города! — улыбнувшись приветливо, будто встретил единомышленника, произнес епископ Григорий.

— Да, у вас тут скучновато! — улыбнувшись в ответ, сказал я.

— Умеете вы, константинопольцы, найти необидное слово даже для уродства! — похвалил он, после чего еще раз напомнил: — Обо мне никому ни слова! — и жестом показал, что могу идти.

8