Букелларий

В отличие от школьных учителей, епископ Григорий не знал, что лучший способ заставить ученика сделать что-либо — это сказать, что делать не надо, потому что не по Сеньке шапка. Как только я вернулся на постоялый двор, сразу развязал мешочек, достал рукопись. Сделана была красиво. Буквицы нарисованы красной краской, а остальное — черной и без пробелов, кчему я привыкал много лет раньше. Я не то, чтобы прочитал, а пробежал текст по диагонали. Отличий, вроде, не было, хотя поручиться не могу. Это не то произведение, которое мне интересно, готов перечитывать и запоминать. Наткнулся в конце рукописи на закладку — узкую полосу папируса, исписанную с обеих сторон наискось буквами, частями слов. Видимо, ее вырезали из большого листа с текстом. Хотел выкинуть, но подумал, что, может быть, это знак, который подскажет получателю, кто на самом деле подарил. Иначе какой смысл дарить что-либо человеку, который занимает более высокий пост?! Епископ столицы наверняка будет покруче бордоского. И я положил закладку, где была — между последней страницей и кожаной обложкой.

Положил и забыл о ней и о рукописи. А на следующий день ходил по городу, покупал местное седло, довольно простенькое, и вальтрап для вьючного коня, на котором будет ехать слуга, и кожаные штаны, чтобы Бамбер бедра не растер. По пути мне попалась лавка, торгующая рукописями, папирусом, пергаментом, свинцовыми «карандашами»… Оказалось, что лист пергамента стоит три денария, а папируса — пять. Тут мне и пришло в голову, что нынешние люди, даже богатые, не станут резать папирус на закладки. Дело даже не в том, что стоит дорого. Папирус, как мне сказал продавец, бывает в продаже не всегда. Купцы, в основном иудеи, привозят его из Египта через арабские территории. Поэтому текст обычно стирают, лист выбеливают и используют еще несколько раз, пока не станет совсем ветхим.

Вернувшись на постоялый двор, я достал закладку и начал ее изучать. В верхней части ее первые строчки были написаны ровно, параллельно краю, а дальше — все кривее и кривее. Такое впечатление, что кто-то поворачивал закладку, мешая писцу. Или…

Я взял кинжал, намотал закладку на рукоятку. Не то. Намотал на более широкие ножны — совпало. Получилось три полных оборота. Буквы теперь складывались в строки без пробелов, идущие от первого витка закладки до последнего, в каждой по два-три слова. Чтобы прочитать весь текст, надо было поворачивать ножны. На противоположной стороне закладки было продолжение. Хотя написано было на классической латыни, но, поскольку не было ни заглавных букв, ни пробелов, ни точек-запятых, прочитать и понять правильно оказалось не просто. Если я не ошибся, епископа Бернарда благодарили за отравление Франциски и уведомляли, что вознаграждение прибудет со следующим посыльным, поскольку сумма очень велика, требует хорошей охраны. Далее ему предлагали найти человека, который смог бы убить герцога, голову которого оценили в три тысячи триенсов, то есть тысячу солидов. Сам епископ в награду получит то, что просил — молот. За тысячу солидов в Аквитании можно приобрести большое поместье или купить пару улиц домов в том же Бордо или Тулузе. По идее награда самому епископу должна быть больше, но тогда непонятно, почему получит молот? Разве что этот предмет будет сделан весь из чистого золота. Или этим словом обозначается что-то другое, типа населенного пункта или большого поместья. У меня появилось несколько вопросов, ответы на которые пошел узнавать у хозяина постоялого двора, который был нынешним вариантом средств массовой информации, потому что путники останавливались у него и делились новостями.

Ульрих возле ворот таскал за ухо своего старшего сына — вихрастого малого, похожего на мать, которому было лет одиннадцать. Пацан орал благим матом и клялся всеми святыми, что больше так не будет.

— Что он натворил? — вмешался я в воспитательный процесс.

Отпустив покрасневшее, левое ухо сына, который сразу дернул со двора, любящий папаша сообщил:

— Украл яйца куриные и обменял на глиняную свистульку!

— Может, музыкантом вырастет, — предположил я.

— Зачем ему быть нищетой бродячей, если получит в наследство постоялый двор?! — возмущенно произнес Ульрих.

Знал бы он, как в двадцать первом веке будет жить «нищета бродячая»!

— Не подскажешь, в последнее время не умирала в Тулузе какая-нибудь Франциска, знатная и богатая дама? — задал я вопрос.

Задумавшись ненадолго, он ответил:

— Нет, не слышал. Тулуза далеко от нас, вести оттуда редко доходят.

— А о смерти кого-нибудь другого говорили, что был отравлен? — задал я вопрос по-другому.

— Такое было! С месяц назад купец, останавливавшийся у меня, рассказал, что умер от живота командующий дружиной Реджихард. Ходили слухи, что его отравили враги нашего правителя, — радостно поведал хозяин постоялого двора, потом шлепнул себя рукой по лбу и добавил: — Чуть не забыл! Прозвище у него было Франциска!