Будда

Джанга вяло и непривычно для сухих потрескавшихся губ улыбнулся, посмотрел вокруг теперь уже с намерением запечатлеть в памяти открывшееся, и тут разглядел Малунку и удивился. Горшечник сидел на песке над мирно проталкивающей свои воды сквозь узкую, меж высоких гор, горловину, обращенную к небу и в неближнем отсюда отступе точно бы сливающуюся с ним и оттого как бы раздвинувшейся на горизонте и сделавшейся огромной, искряно-темной, а вместе и сияющей средь зелено поблескивающего леса, невесть чем, какими водорослями слегка замутненной рекой. Малунка сидел и раздумывал о неудаче и испытывал острую досаду. Уж как ему хотелось рассчитаться с сыном царя сакиев за то, давнее, унизительное! В Урувельском лесу он встретил Белого Гунна, бывшего раба, отпущенного на волю по желанию Сидхартхи. Он во все глаза смотрел на чужеземца, а тот словно бы не заметил его, прошел мимо и даже не оглянулся. Ну разве не обидно? Нет, нет, Малунка должен наказать сына царя сакиев. Но все вышло по-другому. И кто скажет, отчего?.. Впрочем, тут не обошлось без высшей силы. Она как бы защищала Сакия-муни. Горшечник не однажды наталкивался на ту защиту, но вначале принимал ее за что-то иное, не с небес сошедшее, а вполне земное, что можно было бы приписать собственной неумелости и неловкости. Потом понял, что дело тут не в нем лично и даже не в Сакия-муни, а в том, что окружает их, обретаясь по большей части в иных мирах. И у него опустились руки… хотя нет, нет… неприязнь к сыну царя сакиев не потухла, она еще тлела и в любое мгновение могла вспыхнуть ярким костерком. Для этого надо было лишь подпитать остывающие уголья или даже слегка подшурудить их. И, когда Джанга сказал, что настало время помочь Сакия-муни поменять форму, Малунка охотно согласился и пришел в Урувельский лес.

— Ты здесь, горшечник? — холодно спросил Джанга.

Малунка вздрогнул, вскочил на ноги:

— О, приближенный к Богам, любимый ими и почитаемый людьми на земле, я скоро уйду!..

— Да, ты уйдешь, ничтожный… пыль на земле… Ты уйдешь, чтобы, сидя у своего очага, все хорошо обдумать. Если же ты не отыщешь пути, который помог бы Сакия-муни поменять форму, то же самое придется испытать тебе самому.

— О, благословенный, чья сущность достигла озарения и кому открылись другие миры, — побледнев, сказал Малунка. — Я исполню твою волю!

Небо над ними вдруг потемнело, и у Джанги возникло чувст во, словно бы кто-то заслонил его. Верно что, Мара смотрел на них сверху и был доволен, что они не утратили решимости. Брамину помнилось, будто он услышал павшие на землю слова:

— Все сделается так, как вы пожелаете…

Наверное, так и было. Вон и Малунке почудилось что-то раздвинувшее неживое пространство, и он услышал успокоившее его, растекшееся окрест неземной силой:

— Пожелаете… лаете… те…

6

Ясодхара проснулась среди ночи, открыла глаза, но еще долго не умела прийти в себя, она смотрела в темноту, а видела не ее, мерклую, совсем другое… Она видела возлюбленного мужа, но уже не так ярко и осязаемо, он точно бы отодвинулся, опасаясь чего-то, ну, хотя бы того, что она, придавив нерешительность, вознамерится приблизиться к нему. А этого Сидхартхе не хотелось бы. Ясодхара видела мужа, но теперь уже сознавала, что этого не может быть, он далеко от нее, а то, что возникло перед ее глазами и не исчезнет, есть часть ее, отколовшееся нечто, обретшее черты близкого человека. Она так решила. И когда так решила, постепенно стала приходить в себя, понимать, кто она и отчего одна на широком ложе и рядом нет никого, лишь темнота, а еще то, что как бы прорезает ее, отсвечивает…

— Нет, нет, — сказала Ясодхара. — Ты не уходи. Ты все-таки не уходи, хотя я знаю, кто ты и откуда ты?..