Будь проклята страсть

   — «Месье Ги де Мопассан, — прочёл Флобер. — Причисленный к кабинету министра народного образования, вероисповеданий и искусств, особоуполномоченный по переписке министра и по делам управления отделами вероисповедания, высшей школы и учёта». Чёрт возьми, это ничем не лучше морского министерства!

Ги видел, что он в хорошем настроении. Флобер поплотнее запахнул свой неизменный коричневый халат.

   — Знаешь, его много лет назад прислал из России Тургенев. Мне всегда хотелось ходить под ним голым и укрывать полами черкешенку.

   — Вы похожи в нём на монаха, — сказал Ги.

   — Да, это недалеко от истины. Архиепископ Руанский, когда приезжал сюда последний раз, подал несколько су просившей у ворот матушке Анэ, она близоруко посмотрела на него, кивнула и сказала: «Спасибо, месье Гюстав!»

Было решено, что Ги останется на ночь. Поскольку он собирался отправить ялик обратно в Безон пароходом, Ги спустился, втащил его в сад, а потом искупался в реке. Надел привезённые с собой рубашку и куртку. Флобер сидел за письменным столом, обложась раскрытыми томами и выписками для романа «Бувар и Пекюше», над которым уже очень долго трудился.

   — Роман большой, огромный, я не могу писать его, мой мальчик, — и всё же напишу, я должен. Иногда, бывает, плачу от усталости. Только что закончил третью главу — и знаешь, сколько томов мне пришлось проштудировать? Поначалу я думал, что в романе будет триста страниц. Сейчас в нём тысяча триста пятьдесят, и думаю, дойдёт до двух тысяч. Смотри, сколько выписок.

Флобер указал на большую стопу. Лицо его прямо-таки светилось. Он потянулся к одному тому.

   — Вот. «О Бонапарте и Бурбонах» Шатобриана[84]. Послушай. «Бонапарт действительно мастер выигрывать сражения, но во всём прочем самый посредственный генерал искуснее его». И это Шатобриан!

Оба злорадно рассмеялись.

   — Или вот. — Флобер взял «Словарь терминов медицинской науки» Мюрата и Патиссье. Прочёл: «Женскую грудь можно рассматривать как предмет, приносящий удовольствие и пользу».

Потом порылся в газетных вырезках.

   — «Ля Рив Гош» от двенадцатого марта шестьдесят пятого года цитирует Наполеона Третьего: «Богатство страны зависит от общего благосостояния».

Вошла служанка, стала зажигать лампы. Ги нечаянно смахнул с камина стопку листков и, подбирая их, стал разглядывать.

   — Это что-то странное.

Флобер подошёл.

   — А, я обнаружил их сегодня в глубине ящика стола. Это признания Шойе, убийцы-гомосексуалиста. Ты его не помнишь. Это письмо проститутки сутенёру.

Ги увидел, как блеснули глаза Флобера, когда он взял бумаги — его привлекали странные, причудливые сочетания, которыми полна жизнь, — горечь в радости, жестокость в минуту нежности, фарс в трагических событиях, уродливое в красоте. Однажды вечером в Париже он рассказал Ги о похоронах любимой сестры Каролины, умершей тридцать лет назад. Могилу вырыли слишком узкую, гроб в неё не входил. Провожающие стояли вокруг, а кладбищенские служители сражались с гробом, пока один не ударил по нему ногой, прямо туда, где находилось лицо, и не вогнал в яму. Видно было, что Флобер ощущал нелепость, гротеск, дикость этого случая.

После ужина они вернулись в кабинет. Ги сидел молча, хозяин читал рукописи, которые привёз его ученик, — два рассказа и стихотворение. Дочитав, Флобер поднял на него глаза. Ги сказал:

   — Вы впервые прочли то, что я показал вам, без ругани.

   — Рассказы хорошие. Превосходные, мой мальчик. Ты усвоил мои уроки. — Со слезами на глазах он любовно посмотрел на молодого человека. — Любой писатель в Париже дал бы отсечь себе руку, лишь бы написать их. Знаешь ты это?

   — Нет.

   — Для тебя они ещё не предел мастерства. Теперь ты писатель, сынок.

У Золя шёл громкий спор о войне.

   — Говорите что угодно, но вольные стрелки были шайкой бандитов, — сказал Ги.

   — Чёрт возьми! С нами было их десятка два, хватали всё, что попадалось под руку. Совсем как пруссаки.

   — А те сухие галеты помните? — заговорил Энник. — Маленькие, круглые, лёгкие, потрескавшиеся. Их ели пригоршнями — и через полчаса едва не умирали от жажды.

   — Ну а газеты — что они писали о немецкой армии? «Жалкие, нищие германские войска»! Можно было подумать, что они голодные, оборванные и мрут тысячами на обочинах дорог.

   — Да, и Бисмарк[85] у них умирал от какой-то загадочной болезни, — сказал Ги. Все засмеялись.

   — Мы как-то три дня шли под дождём и не видели ни одной провиантской телеги, — вспомнил Алексис.

   — А мы шли четырнадцать часов вперёд, потом четырнадцать обратно и не видели ни единого пруссака.

   — Даже генералы не знали, куда идти. Их всех снабдили картами Германии, но ни у одного не было карты Франции!

   — Правда! — сказал Гюисманс. — Мы были в Шалоне, когда Луи Наполеон проезжал со своим штабом.

   — Да-да! — выкрикнул Сеар. — Помнишь ту вереницу телег и поваров при нём? У него было двадцать пять офицеров, шестьдесят человек охраны, с полдюжины жандармов — и семьдесят три человека обслуги: дворецких, камердинеров, поваров, лакеев плюс четыре его верховые лошади, две кареты, около пятидесяти других лошадей, и не забудь дюжину багажных телег, две — только для поваров!

   — Вот-вот.