Будь ножом моим

Теперь я тоже могу создать свою собственную лотерею. Ходить по кровати с закрытыми глазами и открывать их, наугад выбирая фразу: «…и я до сих пор помню физическое ощущение ужаса, который заползал в меня, наполнял целиком и затвердевал в том самом месте, где прежде жила радость. Ужас, что все хорошее, что только есть во мне, не достанется никому, никогда никому не понадобится. И какой во мне смысл?

(Я сделал еще один круг. И вытащил тот же самый лист!)

«…я уже начала подозревать, что «эта вещь» вообще не предназначена для того, чтобы один человек передавал ее другому, и что всем остальным этот страшный секрет давно известен; может быть, это и позволяет им «жить» – в смысле «жить». Находить себе партнера. И вместе рисовать дом с трубой на крыше. Быть «благоразумными любовниками» из стихотворения Натана Заха[30]:

Не явится гость в такую-то ночь.
А если придет – двери закройте.
Поздно. Лишь холод бродит по миру.

А я непрестанно думаю о том, как мне повезло, что я встретила «неразумных любовников», которые открыли мне дверь – «в такую-то ночь».

Яир?

Яир, проснись, это я…

Яир, не засыпай снова…

Так я не позволяю себе заснуть – произношу свое имя твоими устами. С твоей интонацией. Каждый раз мое сердце бьется с новой силой, откликаясь на имя, которое шепчут твои губы.

Потому что у меня развилось что-то наподобие боязни сна. Я знаю, что как только на мгновение погружусь в сон, забыв, где нахожусь, – тут же послышится крик, стон или скрип кровати. Я больше так не могу. Уже три ночи я не сплю.

В конце письма с той маленькой «теорией», в которой предполагала, что, может, мне стоит сочинять рассказы, ты написала:

Яир —

Яир будет светить —

Свети.

Где я, и где этот светящий Яир.

Снова ночь. Куда подевались здесь дни.

Я все стремительней иссякаю, а ты становишься все реальней.

Твои торжественные шествия по дому, из кухни, по коридору, на балкон. На твоих руках – кружево тени бугенвиллеи. Запах крема для рук исходит от твоих писем, обволакивая меня чувством дома.

Твой образ вновь и вновь обретает плоть у меня внутри. Мы не в жизни, помнишь об этом? Но все, что ты написала, – живое. Твоя жизнь жива для меня. Твое лицо. Я рисую его у себя в голове, не пропуская ни единой линии. Одеваю тебя, раздеваю, не спеша, вещь за вещью. Разговариваю с собой твоей же речью, твоим написанным голосом, с капелькой грусти по краям.

«Уже не секрет, – говоришь ты (точное местоположение? На расстоянии двух пальцев справа от двери), – что между нами существуют удивительные линии сходства. Временами я чувствую, что они пробегают по нашим письмам, словно электрический ток, – со всем этим напряжением, с непрерывной дрожью и опасностью. Но ты ведь знаешь, что сходство между нами, помимо всего прочего, заключается еще и в том, что ты называешь «мрачными изломами души» – и именно в них оно проявляется с силой, которой я прежде не знавала. Так может, ты понимаешь, почему я так стремлюсь сблизиться с человеком, в котором эхом отражается то, что я в себе меньше всего люблю?»

Не знаю. И вообще, как же мало я знаю. Нелегко признаваться в этом здесь, когда ты вся распростерлась передо мной, но твои вопросы всегда глубже моих ответов. И, быть может, лучше, чтобы ты сама ответила на этот вопрос. Вот что ты сказала, когда мы были братом и сестрой в двух колоннах военнопленных: «… я хочу познать все каналы твоих чувств и страстей – явные и наиболее скрытые, бурные и извилистые. Ибо место, где все эти каналы берут начало – даже тот из них, который привел тебя к проститутке, – и является, на мой взгляд, началом всех начал. Живой, драгоценный источник, чьей влаги я так жажду…»

Ночь внутри ночи, внутри ночи. Этот человек уже ни о чем не думает. Не думает ни о свинке, ни о своих несчастных яйцах. Этот человек хочет только спать и спать, до тех пор, пока не закончится весь этот кошмар, а потом – забыть обо всем. Вчера вечером этот человек вдруг перерезал ножом телефонный провод в комнате. Дело в том, что я чуть не позвонил тебе и не попросил, чтобы ты приехала.

Ты только что пропустила потрясающий эпизод: хозяин гостиницы вдруг без стука вошел в комнату – а может, он постучал, но я не слышал (у меня в ушах куча туалетной бумаги, чтобы хоть немного заглушить шум). Вот в каком виде он застал меня: я стоял на кровати и читал со стены. Так я провожу большую часть дня. Он увидел страницы, покрывающие все стены. Хотел что-то сказать, но не решился. Оцепенел в молчании. А я тут же с блеском вошел в роль и принялся вслух зачитывать: «…во мне просыпается дикое желание сыграть в твою странную игру, встречаясь с тобой только в словах, как ты предлагаешь, пуститься во все тяжкие на бумаге, смешаться с твоим воображением и посмотреть, куда ты способен увести меня…»