Будь ножом моим

Знаешь, о чем я только что вспомнил, просто так, без веской причины. О твоем письме «Домработница, которая продержалась один день». Помнишь? Ты рассказывала о беременности Анны, обо всех страхах и переживаниях, что тело не позволит ей выносить ребенка, а домработница ежеминутно заходила и спрашивала, где моющее средство, где полироль для окон, и твое письмо вдруг стало мучительным и безумным. Нет, ты не позволишь ей испортить это письмо и не выйдешь к ней! И вообще, она уже сообщила, что гладить тоже не любит! А вот что ей нравится делать, так это мыть полы, это ей доставляет истинное удовольствие, но сколько же у нас тут полов?!

А я сижу в сторонке и читаю, полностью погрузившись вместе с тобой в эту беременность. Кстати говоря, письмо просто потрясающее – будто тебе необходимо было снова, на бумаге, прожить каждую фазу ее беременности, вновь прочувствовать самые тонкие ее ощущения. Помню, я подумал, что никогда, ни в одной книге не читал такого глубокого и волнующего описания беременности, но и не мог не улыбнуться параллельно развивающейся сцене с домработницей. И не вздумай смеяться! – вдруг сорвалась ты на меня и прямо подпрыгнула. Чего смеешься? Что ты понимаешь? Я плачу ей баснословные деньги, чтобы освободить хоть немного времени для занятий, которые мне так важны! Которые просто жизненно необходимы мне! И вдруг из тебя словно весь воздух вышел, будто иссяк в тебе некий экстракт притворства. Вдруг ты предстала передо мной такой настоящей, растерянной и загнанной в угол. Ты спросила, когда, по моему мнению, наконец повзрослеешь, когда научишься давать указания своей домработнице, не испытывая при этом угрызений совести и стыда за то, что притворяешься матерью семейства, хозяйкой и женщиной. И мама твоя, конечно, тоже тут как тут – такой возможности просочиться в твои мысли она не упустит…

Удивляешься живости моих воспоминаний? Подозреваешь, что я вдруг стал действовать вопреки правилам и не уничтожаю улики?

Видишь ли, у каждого шпиона случаются минуты слабости (помнишь, ты говорила, что хранишь мои письма вопреки правилам конфиденциальности связи, потому что порой эти свидетельства нашей связи придают тебе сил?). Со мной случилась именно такая минута слабости – не помню, когда точно. Когда ты рассказала о часах, которые сломал Йохай, – прозрачных часах, полученных тобой от Анны. И со слезами спросила, какие часы у меня, а я рассмеялся, что это не слишком важная деталь. А ты тут же ответила – каждая деталь важна, как ты еще не понял, что все, рассказанное тобой, мне важно и дорого, все «твои детали»…

Тогда я сказал себе: если я способен рвать твои письма, со всеми твоими «деталями», – чего я вообще стою.

И, стоило мне решить, как из потемок, из разных странных тайников, которые, без сомнения, вызвали бы у тебя насмешку и сострадание, если не омерзение, стали вылезать все новые и новые листы твоей бумаги раннего периода. Я даже не представлял, что их так настолько много – страниц, которые я был не в силах разорвать.

Именно поэтому сейчас в моем распоряжении первоклассный материал для чтения. И его немало. На самом деле довольно много. Десятки, сотни страниц. Я почти не взял с собой одежды – лишь сумку, полную твоих писем, сложенных, помятых, повидавших виды. Многие из них слегка отдают синевой, потому что я держал их в заднем кармане джинсов.

С большим количеством твоих драгоценных деталей: начиная с кофе, который вы пили вместе с той домработницей, помирившись после ссоры по поводу глажки. Как вы пришли к выводу, что не подходите друг другу, но все равно расстались по-хорошему. И заканчивая тем, как, спустя два часа ты вернулась ко мне, измученная мытьем полов и окон, в закатанных брюках и красном платке на голове, чтобы рассказать, что, когда Анну двадцать лет назад спрашивали о ее заветной мечте, она отвечала: в смысле? Конечно же, стать унылой домохозяйкой! И вот ты воплощаешь ее мечту…

Я совсем размяк, да? Облизываюсь на каждое твое слово. Пора взвалить этот день на плечи.

На пляже, за дельфинарием, есть маленькая сточная канава. Я прохожу вдоль нее и вижу, что по мутной поверхности воды плывет что-то вроде белого шнурка, и мне вдруг кажется, что я смотрю на мужскую сперму. Она плывет себе неспешно, претерпевая различные метаморфозы под действием течения и ветра. На мгновение она показалась мне длинной птицей в полете. В следующий миг превратилась в вопросительный знак, потом в женский профиль, в меч… Я проводил ее до самого моря, по всем изгибам сточной канавы, и она ни на миг не переставала изменяться.

Меня обворовали. Совершенно непонятно, как это произошло, потому что за все мое пребывание здесь ко мне никто не прикасался. Эти подонки забрали все – документы, права, деньги, кредитки (но не тронули твое письмо, которое было со мной на утренней смене, – письмо, в котором ты рассказала про Йохая. Слава богу!). Два часа я сидел и обзванивал все конторы, уничтожая официальные следы своего существования.