Будь ножом моим

Ты уже знаешь, что натворила?!

Она уже звонила?

Но как с тобой случилось такое? Стресс в начале учебного года или что?

Я даже спросить боюсь, что было в письме, которое предназначалось мне (и уже попало к ней?..).

С одной стороны, сама понимаешь, – внезапно сбылись мои худшие страхи. А с другой, в некотором роде это даже забавно: сама мысль о том, что если уж мы решили вернуться на сто лет назад и завести роман в письмах, то нужно быть готовыми к такой ошибке девятнадцатого века.

А с третьей стороны, да, с третьей стороны… Отчего-то мне это даже доставляет некоторое удовольствие. Как будто внезапно мы начали существовать в каком-то «объективно существующем» месте, и теперь появится свидетельница нам – свидетельница извне, живая, настоящая, реальная.

Мне не терпится узнать, что она сказала. Как отреагировала. Она не выдаст нашей тайны, верно? На Анну можно положиться, я знаю.

Но почему же ты не рассказала, что она уехала? Ведь всего несколько дней назад ты целиком процитировала мне вашу беседу о безумной любви той парочки (Виты Сэквилл-Уэст и Вирджинии Вулф) и рассказала, что зачитывала ей целые отрывки из книги. Я даже помню, как Анна сказала, что она всю жизнь проводит в поисках этой силы – силы безрассудно влюбленных, – и как рассуждала о смелости оставаться до боли честным в том, что касается чувств. Но ты даже не намекнула, что эта дискуссия осуществилась по трансатлантической связи. Все это звучало так трогательно, будто вы находились рядом, в одной комнате!

И где именно она нынче порхает? Надолго ли? Судя по тому, как ты скучаешь, можно подумать, что она уехала на несколько лет! Вот так, вдруг, женщина сама по себе отправляется в долгое путешествие, да еще и с маленьким ребенком?

Сначала я был потрясен – внезапно ты обращаешься ко мне в женском роде, спрашиваешь, как я себя чувствую, не слишком ли мне одиноко, скучаю ли по тебе так же, как ты по мне…

Я ощутил в теле странную дрожь оттого, что ты обратилась ко мне так, будто тронула запретную струну.

Безусловно, меня развеселило то, какие разные вещи ты рассказываешь мне (о Йохае, например) и ей. Мне ты, к примеру, никогда не писала о том, сколько он весит, какой у него сейчас рост и ботинки какого размера ты купила ему к зиме.

Мне ты не отправляла его фотографии (ничего, если она останется у меня?).

Как я понимаю, Анна тоже очень близка с Амосом – видать, она его закадычная подруга. Можно даже на секунду представить, что вы обе знакомы с ним одинаково близко, интимно, обе так и льнете к нему. Перечитай черновик – кажется, тебе будет любопытно.

Странно это было – совершенно законным образом подглядеть за другой твоей интимной связью. А еще исподтишка насладиться вашим чувством юмора: я считал эту иронию – тонкую и слегка печальную – чем-то исключительно твоим, и вдруг выяснилось, что у тебя есть напарница. Чувствуется, как ваше чувство юмора взрослело, становясь все острее, и расцветало вместе с вами с самого детства, с тех самых дней, когда вы вместе возвращались из детского сада – большая Мириам и малютка Анна… Вообще у вас на двоих – один огромный резонаторный ящик (который ты, конечно, уже не замечаешь). Например, когда ты на этой неделе навещала ее родителей – ее отец играл на рояле, а Йохай вдруг заплакал. Я вспомнил, как ты много лет назад рыдала, сидя рядом с Анной на концерте Бронфмана[24], – и вдруг прочитал, что, когда Анна родила сына, Амос через наушники дал ей послушать концерт Рахманинова, и все вокруг заплакали – я не понял почему – врачи, акушерка, младенец, и вы с Амосом. Все эти слезы, смех и музыка текут в вас обеих.

Скажи, я ревную?

(Ибо я вдруг понял, что это первое любовное письмо, полученное мною от тебя.)

Яир

3.9

По поводу Эммы Кёркби и твоих слов о том, какие эмоции вызывает в тебе ее голос, по поводу этого самого глубокого и полного «переплетения» счастья и печали, этого «сердца, разбитого счастьем».

Когда я услышал, как ты говоришь с Анной, то есть когда я сумел обнаружить кое-что в твоем голосе, записанном на бумаге, я подумал – о том, что иногда, когда мне удается сквозь слова расслышать твой голос, я ощущаю, как разбухаю от слез, прокладывающих себе путь наружу. Этот внутренний голос мне незнаком, я не знал его до встречи с тобой.

Сердце, разбившееся от счастья? Не уверен. По-моему, этот голос разрывает меня на части. Голос невеселый, немного истерический, готовый разрыдаться. Так скулит собака, ошалев от звуков дудочки. Он исходит из меня словно вопреки моей воле (так бывает, когда нечто ужасное вдруг приковывает твой взгляд). Он до того изводит и терзает меня, что порой я срываюсь на тебя – например, когда ты писала мальчику, которым я некогда был.

Добавь и это тоже к «настройке инструментов».

8.9

Нет, я не знаю, как я себя сейчас чувствую! И – после такого удара – меня бесит твой сострадательный, обеспокоенный (и самодовольный) тон.

Нечто похожее я почувствовал, когда ты забрала у меня свой дом, столь проворно перечеркнув все, что некогда подарила мне. Но это, конечно, не идет ни в какое сравнение.