Будь ножом моим

Ты так красиво о нем пишешь, с таким теплом, нежностью и любовью. Но мне чудится, что тонкая пелена грусти обволакивает твои слова. Как тебе удается так непринужденно говорить о том, что вы, без сомнения, показались бы мне странной парой и что даже самые близкие вам люди не всегда понимают, что вас связывает? А ты, напротив, рада, что только вам двоим это известно.

Но как защемило мне сердце, когда ты написала, что тридцать лет назад он зарабатывал на жизнь исполнением народных песен в пабах Шотландии – и то были самые счастливые дни в его жизни.

Если самые счастливые годы Майи будут не со мной, я сочту это своим самым страшным провалом, настоящим поражением.

Но, кстати, Майя несчастна сейчас. Уже несколько месяцев. Она говорит, что, может, это из-за работы – ну сколько можно сохранять оптимизм, исследуя иммунную систему человека. Но нам обоим прекрасно известно, что дело не только в этом. Она печальна, не может сосредоточиться, витает в облаке меланхолии, а я в данный момент ничем не могу ей помочь. Сам себя не понимаю. Подожди меня немного, Майя.

Что промелькнуло вдруг у меня в памяти, пока я —

Мне восемь, я еду в школу на автобусе в семь утра. По радио передают интервью с Артуром Рубинштейном (прежде я никогда не слышал о нем) по случаю его дня рождения. Кто-то спрашивает, что он думает о своей жизни, и он отвечает: «Я самый счастливый человек из всех, кого я встречал». Помню, как я огляделся вокруг – удивленно, почти испуганно. Ты же знаешь, как выглядят люди, которые в семь часов утра едут на работу в автобусе – а он осмелился произнести такое слово, так свободно…

Это произошло где-то в канун Рош а-Шана[25], а на Рош а-Шана всегда сообщают, сколько в Израиле теперь жителей. И я помню, как с жаром подумал: на три миллиона должен быть хотя бы один счастливый человек, и этим человеком хочу стать я! (А всего неделю спустя уже лежал в родительском сарае, крепко затянув на груди ремень…)

Сейчас начал перечитывать «На маяк». Просто так, какой-то странный порыв перемешать две печали в одну и, может быть, немного утешиться. Не утешает. Наоборот. А самое тяжелое в том, что мне не с кем разделить своих чувств. Купил «Концерт № 2» Рахманинова и переслушиваю его вновь и вновь. Музыка идет мне на пользу.

Я.

«Стоит только крикнуть погромче, и миссис Рэмзи окажется тут. «Миссис Рэмзи! – сказала Лили Бриско вслух. – Миссис Рэмзи!» – Слезы текли у нее по щекам». (страница 187)

Я.

Еще немного, хорошо?

Много лет назад я придумал специальный зрительный тест для каждой женщины, которая мне приглянется, чтобы определить, кто же станет «женщиной моей жизни». Я думал, что мы должны смотреть друг другу в глаза, подходя все ближе, ближе и еще ближе… Пока мой глаз не коснется ее – коснется по-настоящему, не только ресницами, не только веками, – соприкоснутся глаза, зрачки и все жидкости. Тут, конечно, выступят слезы – так устроен человеческий организм, – но мы не уступим ему, оказав неповиновение рефлексам и бюрократии наших тел. И так до тех пор, пока сквозь слезы и боль не проявятся осколки самых туманных, самых потаенных образов, хранящихся в наших душах. Каждый из нас должен увидеть в другом его вывихи – вот чего я хочу сейчас. Чтобы мы увидели тьму друг друга. Почему бы и нет? Зачем себя ограничивать, Мириам? Почему бы хоть раз в жизни не заплакать слезами другого человека?

14.9

ЗДРАВСТВУЙ!

Просто здравствуй.

Плохо, что я способен писать тебе только в тот момент, когда умираю от усталости (кто, черт возьми, придумал правила этой жизни?). В целом меня начинает утомлять эта суматоха. И не только меня. Майю тоже, и почти всех, с кем я встречаюсь. В основном – людей нашего возраста. Работа, дети. Времени ни на что не хватает. Даже ты от нее подустала, да, ты, Сама Неспешность…

Какое-то время назад я записал твой распорядок на каждый день недели: работу, послеобеденные обсуждения, уход за Йохаем, визиты к матери, занятия по методу Александера, ужины, мытье посуды и вообще все, что мне о тебе известно. Я поразился, как мало свободного времени у тебя остается на себя. Буквально считаные минуты в день. Зато хотя бы ночи свободны.

Я подумал, что такая активная деятельность тебе не под стать. Будто нечто чужеродное окунулось в твою мягкость (цитируя то, что ты сказала о моем юморе).

Так что думает этот твой марсианин, наблюдая за нами?

То, о чем ты просила тебе рассказать, – кажется, немного поздновато начинать этот рассказ? (Слыхала о китайском мудреце, который сказал: «У меня нет времени писать короткое письмо, поэтому напишу длинное»?) Но, с другой стороны, может, моя усталость пойдет на пользу такому рассказу?