Брокен-Харбор

Джери — наша оптимистка: даже сейчас, двадцать лет спустя, она по-прежнему надеется, что каждый очередной раз станет последним, что однажды утром Дина проснется здоровой.

— Бедняжка… Я бы и рада ее взять, но только не сегодня. Может, через пару дней, если она все еще…

— Джери, я не могу ждать пару дней. У меня большое дело, в ближайшем будущем мне придется работать по восемнадцать часов, а на работу ее с собой не возьмешь.

— Мик, я не могу. У Шилы желудочный грипп, об этом я и говорила тебе на автоответчик, а от нее заразился муж. Обоих всю ночь рвало, то одного, то другого. Колм и Андреа тоже того и гляди свалятся. Я весь день вытираю рвоту, стираю и готовлю им чай, и вечером, похоже, буду делать то же самое. Заниматься еще и Диной я не могу. Просто не могу.

Приступы у Дины продолжаются от трех дней до двух недель. На такой случай я всегда приберегаю отпускные дни, и О’Келли ни о чем меня не спрашивает, но в этот раз отгул он мне не даст.

— А папа? — спросил я. — Хоть один раз? Может, он…

Джери промолчала. В моем детстве папа был осанистым и поджарым. Он любил выносить категоричные, непререкаемые суждения: «Женщина может влюбиться в пьяницу, но никогда не будет его уважать. Лучшее лекарство от дурного настроения — свежий воздух и упражнения. Кто возвращает долги раньше времени, тот никогда не будет голодать». Он мог что угодно починить, что угодно вырастить и при необходимости готовил, убирал в доме и гладил вещи, как настоящий профессионал. После смерти мамы он так и не оправился. Он по-прежнему живет в Тереньюре[12], в доме, где мы выросли. По выходным мы с Джери по очереди заезжаем к нему — убираем в ванной, кладем в морозилку семь сбалансированных обедов, проверяем, работают ли телевизор и телефон. Кухня обклеена психоделическими оранжевыми обоями с завитушками, которые мама выбрала еще в семидесятых; в моей бывшей комнате мои покрытые паутиной учебники с загнутыми уголками страниц стоят на книжной полке, которую папа сделал для меня. Зайдите в гостиную и задайте ему какой-нибудь вопрос, через несколько секунд он отвернется от телевизора, моргнет, скажет: «Сынок, рад тебя видеть» — и продолжит смотреть австралийские мыльные оперы без звука. Время от времени его одолевает беспокойство, он отрывается от дивана и принимается шаркать по саду в шлепанцах.

— Джери, пожалуйста. Всего на одну ночь. Завтра она весь день проспит, а к вечеру я рассчитываю разобраться с работой. Пожалуйста.

— Мик, я бы с удовольствием, но сегодня никак. Дело не в том, что я занята…

Шум на заднем плане стал тише — Джери отошла подальше от детей, чтобы спокойно поговорить. Я представил, как она стоит в заваленной яркими джемперами и школьными тетрадями столовой, вытягивая из аккуратной, еженедельно укладываемой прически прядь светлых волос. Мы оба знали, что я не предложил бы отвезти Дину к отцу, если бы не оказался в безвыходном положении.

— Но ты же знаешь, что с ней творится, если отойти от нее хоть на минуту, а ведь мне надо ухаживать за Шилой и Филом… Что, если кого-то из них стошнит посреди ночи? Они должны сами за собой убирать? Или я должна бросить ее, чтобы она начала дурить и перебудила весь дом?

Я прислонился спиной к стене и провел ладонью по лицу. От вони каких-то химикатов с запахом лимона, которыми пользуется уборщица, казалось, что в квартире нет воздуха.

— Да, знаю, — сказал я. — Не волнуйся.

— Мик… Если мы не справляемся… возможно, пора обратиться к специалистам.

— Нет. — Это прозвучало так резко, что я сам вздрогнул, но пение Дины не оборвалось. — Я справлюсь. Все будет хорошо.

— У тебя не будет проблем? Сможешь найти себе замену?

— У нас так не положено. Но ничего, я что-нибудь придумаю.

— Ох, Мик, извини. Мне очень жаль. Как только мои немножко поправятся…

— Все нормально. Передавай им от меня привет и сама постарайся не заразиться. Я еще позвоню.

Где-то на заднем плане раздался яростный вопль.

— Андреа! Я что сказала?.. Конечно, Мик. Может, утром Дине станет получше, да? Никогда ведь не знаешь…

— Да, возможно. Будем надеяться.

Дина взвизгнула и выключила душ: закончилась горячая вода.

— Мне пора. Береги себя.

Когда дверь ванной открылась, телефон уже был припрятан, а я резал овощи в кухне.

На ужин я пожарил себе говядину с овощами — Дина была не голодна. Душ ее успокоил, она — в футболке и трениках, которые достала из моего гардероба, — свернулась калачиком на диване, уставившись в одну точку и рассеянно вытирая волосы полотенцем.

— Тсс, — прервала она меня, когда я осторожно попытался спросить, как прошел ее день. — Ничего не говори. Слушай. Прекрасно, да?

Я слышал только приглушенный гул уличного движения четырьмя этажами ниже и звяканье синтезаторной музыки, которую пара надо мной включает каждый вечер, чтобы ребенок заснул. Наверное, по-своему такие звуки действительно умиротворяют, и после того, как я весь день ловил каждое слово свидетелей, мне было приятно готовить и ужинать в тишине. Мне хотелось посмотреть новости, узнать, как репортеры подали сюжет, но об этом не могло быть и речи.