Брокен-Харбор

– Ну да. А что еще было делать целыми днями – сидеть в конуре и пялиться в телик?

– И вот ты уже обзавелся спальным мешком и биноклем.

– Я и без вас знаю, что это звучит бредово.

– Да, приятель, это и прямь кажется бредом – однако безобидным. Настоящий психоз начался, когда ты стал забираться к ним в дом. Хочешь рассказать нам свою версию?

Он ответил не задумываясь: даже незаконное проникновение в чужой дом – менее опасная тема, чем Дженни.

– Говорю же, я нашел ключ от задней двери. Ничего с ним делать я не собирался, мне просто нравилось, что он у меня есть. Но однажды утром они все вместе куда-то уехали, а я провел там всю ночь, промок насквозь и замерз как собака – тогда у меня еще не было нормального спальника. И я подумал: “Почему бы и нет? Всего на пять минут, только чтобы согреться…” Но там было так хорошо – пахло глажкой, чаем, выпечкой и какими-то цветами. Все чистое, блестящее. Я давно не бывал в таких местах. Это был настоящий дом.

– Когда это произошло?

– Весной. Дату не помню.

– И ты стал возвращаться снова и снова. Сынок, ты слишком легко уступаешь искушению, так?

– Я не причинял никому вреда.

– Правда? А что ты там делал?

Конор пожал плечами. Потом скрестил руки на груди и отвел глаза – ему было стыдно.

– Ничего особенного. Выпивал чашку чая с печеньем. Иногда съедал сэндвич. (Вот они, исчезающие ломтики ветчины, о которых говорила Дженни.) Иногда я… – На его щеках проступил румянец. – Я задергивал занавески в гостиной, чтобы гнусные соседи меня не заметили, и смотрел телик. Все в таком духе.

– Ты притворялся, что живешь там.

Конор не ответил.

– Наверх поднимался? Заходил в спальни?

Снова молчание.

– Конор.

– Пару раз.

– Что ты делал?

– Заглянул в комнаты Эммы и Джека. Постоял в дверях, посмотрел. Я просто хотел представить их себе.

– А в комнату Пэта и Дженни заходил?

– Да.

– И?..

– Не то, о чем вы думаете. Просто лежал в их кровати. Прежде чем лечь, снимал обувь. Закрывал глаза на минуту. Вот и все.

Он не смотрел на нас, он погружался в воспоминания. Я чувствовал, как от него исходит печаль, словно холод от глыбы льда.

– А тебе не приходило в голову, что ты можешь до смерти напугать Спейнов? Или эта мысль приносила дополнительный кайф? – резко спросил я.

Мой вопрос вернул его к реальности.

– Я их не пугал. Всегда уходил задолго до их возвращения. Клал все на свои места, кружку споласкивал, вытирал, ставил в шкаф. Если наносил в дом грязь, то мыл пол. Забирал разве что мелочи, которых никто не хватится, – пару резинок для волос. Никто бы не узнал, что я там бываю.

– Однако мы об этом все-таки узнали, не забывай. Конор, скажи мне – только помни, без глупостей, – ты ведь адски им завидовал, верно? Спейнам. Пэту.

Конор нетерпеливо мотнул головой, словно отгоняя муху:

– Нет. Вы не понимаете. И тогда, и в восемнадцать лет все было не так, как вы думаете.

– Как же, в таком случае, все было?

– Я никогда не желал им зла. Просто… Да, я знаю, что наговорил им гадостей, мол, они делают то же, что и все. Но когда я начал за ними наблюдать… – Глубокий вздох. Отопление снова выключилось, без его гудения в комнате стало тихо, как в вакууме. Звуки нашего дыхания поглощались этой тишиной, таяли без остатка. – Со стороны их жизнь казалась точно такой же, как у всех, словно из какого-то ужастика про клонов. Но, увидев ее изнутри, вы понимали… Например, Дженни, как и все девушки, мазалась автозагаром и поэтому выглядела точь-в-точь как все остальные, но потом она приходила с флаконом этой гадости на кухню, вместе с детьми доставала кисточки и рисовала у них на руках звездочки, смайлики, инициалы. Однажды она нарисовала на руках Джека полоски – он был в восторге и целую неделю изображал тигра. Или, уложив детей, Дженни убирала их барахло, как любая другая домохозяйка на свете, но иногда Пэт приходил ей помочь, и в конце концов они сами начинали играть, мутузили друг друга мягкими игрушками и смеялись, а устав, ложились рядом на пол и смотрели из окна на луну. Было видно, что они все те же. Те же, кем были в шестнадцать лет.

Конор расслабился, положил руки на стол ладонями вверх и слегка приоткрыл рот. Сейчас перед его глазами плыла череда образов за освещенным окном – далеких, недосягаемых, ярких, словно эмаль и позолота.

– Когда ты один и под открытым небом, ночи тянутся дольше. В голову лезут странные мысли. Я видел огни в других домах по всему поселку, иногда слышал музыку – кто-то врубал старый рок-н-ролл на полную громкость, кто-то упражнялся в игре на флейте. Я начал думать о других людях, которые там живут, об их разнообразных жизнях. Даже если они просто готовят ужин, если какой-то отец стряпает для дочки ее любимое блюдо, чтобы поднять ей настроение после плохого дня в школе, какая-нибудь пара узнала, что ждет ребенка, и устраивает торжество… Каждый из них, каждый, кто готовил ужин, – все они думали о чем-то своем. У каждого свои любимые и близкие. И чем чаще я туда приезжал, тем больше понимал, что такая жизнь тоже прекрасна. – Конор еще раз глубоко вздохнул и перевернул руки ладонями вниз. – Это все. Я не завидовал. Просто… вот.