Бранкалеоне

Когда осел увидел, что на него вздели старое седло, да еще с двумя не слишком благоухающими сумками, он немало негодовал от мысли, что вновь причтен к числу прочих ослов, и готов был сбросить ношу наземь. Однако, размыслив получше, он успокоился и, отринув гордость, рассудил, что достиг искомого успеха и что больше не придется ему исправлять должность иноходца; будучи теперь в меньшем уважении, он находил отраду в лучшем обращении, тем более что знал по опыту, что ослиная репутация стоит мало или вовсе ничего. Огородник, испытав его с вьюками и без, остался доволен и сказал хозяину, что тот может спокойно ехать на осле, когда захочет вернуться в город; осла он убрал обычной сбруей, чтоб его использовать.

Увидев, что он вновь в своем убранстве и возвращен в службу, которую почитал благородной, осел начал пердеть, упиваясь безмерным ликованием, и пошел плавно. Но потом, когда отступила эта кипучесть, вызванная горделивым жаром, и мозг его прочистился, он вспомнил принятое решение и, пеняя на себя самого, готов был броситься наземь. И хотя он немного прошел сдержанным ходом, тут, однако же, пустился рысить, прыгать, лягаться и, словом, шел кое-как, так что хозяин готов был его убить, да стыд останавливал, а того больше — мысль об убытке.

Добравшись до дома, он жаловался жене на свое злосчастье, а та жестоко его бранила, что не позаботился о себе самом и не решился продать эту скотину, чтобы потом промыслить себе скакуна получше. Она наговорила ему столько всего, что наконец склонила к решению продать осла. Того ради он велел призвать огородника, чтобы свел осла на рынок и выручил за него так много, как сможет.

Глава XVI. Огородник рассказывает хозяину несколько повестей

Огородник пришел в город и, услышав намерение и приказ хозяина, сказал ему, что подчинится насчет продажи осла, но ему это кажется безрассудством, ибо им потом не сыскать другого подобного. Он принялся изъяснять хозяину добрые качества осла и среди прочего сказал, что приметил в нем некую рассудительность: мнится, в нем есть разум. По мнению огородника, тот принялся вести себя как осел и отказывался исправно возить во избежание того, чтобы его одалживали направо и налево. Это ведь навлекало на него великий ущерб: в частности, он получил две язвы на брюхе от постоянных уколов шпорою, совершенно непривычных для ослов; огородник полагал, что осел научился этой стратагеме из примера, который он сам до него довел, беседуя с работниками.

— Как, — сказал хозяин, — ты допускаешь, что животные понимают людскую речь? Ба! да ты сам прослывешь животным, если будешь в это верить.

— Мессер, не судите так решительно. Я говорю, что так думаю: почем мы знаем, что скрыто в животных? Как бы там ни было, а я замечал, и особливо в ослах, что они отлично понимают не только наши слова, но и знаки, когда мы хотим или подгонять их, или придерживать, или повернуть в сторону; нет животного разумней. Могу вам сказать, что он всегда был весьма внимателен при наших разговорах, а когда я повествовал о несчастии двух ослов, он внезапно исполнился уныния, показав, что отменно все понял.

— Так ты знаешь истории и примеры? — спросил хозяин.

— Мессер, — отвечал тот, — у меня на памяти их такая пропасть, что, умей я писать, составил бы прекрасную книгу, которую все читали бы с великой охотой.

— Если ты знаешь столько хорошего, — молвил хозяин, — отчего не поделился со мной? Ты виноват; следовало тебе по меньшей мере, как увидишь, что я удручен печальными думами, утешить меня хорошим рассказом.

— Хозяин, я не раз дивился вашему, знатных людей, злосчастью: вы ведь по доброй воле подвергаетесь самой жестокой и неправедной тирании света и, мнится, находите в этом удовольствие, ибо всеми способами отказываетесь от свободы, которая в ваших руках. А знаете, каков этот тиран? Некая фантазия, или мнение, как называл его один великий проповедник в Риме: оно так захватило вас и придавило, что ни в чем вы не можете поступить на свой лад; если вам хочется поесть, или одеться, или распоряжать домашними делами, или другим чем заняться, вы вынуждены ни на йоту не преступать его законов. Проповедник ссылался по этому поводу на суждение великого древнего мудреца (если правильно помню, он называл его Сенекой): тот говаривал, что жить в согласии с законами природы легко и приятно, а жить в согласии с законами мнения — тяжело и трудней всего в мире, ибо у мнения нет границ и оно никогда не бывает довольно[106]. Пример тому он показывал во всяком людском деянии.