Читаем Борисов-Мусатов полностью

Грабарь смотрит на холсты Мусатова, долго молчит, делает несколько подозрительно корректных замечаний. А в письменном отчете другу «Миколаичу» — Кардовскому — выскажется без обиняков: «Мусатовские рисунки на меня произвели довольно гнусное впечатление. Его этюды с последнего лета все синие-пресиние и какими-то запятыми…» Похоже, хотя и привели Грабаря в восторг увиденные на сей раз в Париже полотна импрессионистов, но когда подобное видит он у своих ровесников, то не может с этим согласиться. В немецкой школе больше глубины, серьезности, уважения к традиции старых мастеров, а французская радостная легковесность, живописно-пленэрная «сиюминутность» в композиции и в цвете — не могут ли развратить на стадии ученичества? На этом желании «попленэрствовать», — сообщает Грабарь, — тут «с ума сходят и, кажется, считают единственной настоящей живописью… Да, главное, не учение это, а забава выходит».

Однако время покажет: эти суждения Грабаря о живописных «увлечениях» Мусатова, как и оценки достигнутого им в технике рисунка, были не совсем справедливы.

В тот же день Мусатов и Шервашидзе свели гостя с Альбицким: вся троица собиралась к обеду в тот самый трактир «Свидание кучеров», что был в двух шагах от мусатовской обители… «Василич», увидев Грабаря, в первый день разыгрывал холодность. Но уже назавтра застолье в «кучерском трактире» получилось шумным и теплым. Правда, Альбицкий в самом начале разговора еще попытался с иронией в голосе «зацепить» Грабаря за живое, показать и парижский гонор насчет Ашбе. Но Грабарь усмехнулся про себя: по словам Василия он понял, что тот поет с чужого голоса, а сам ничего мюнхенского не видел. Спросил об этом прямо — Альбицкий смутился. Так откуда же у них в Париже сложилось мнение такое, что Ашбе — плохой педагог?.. Шервашидзе заявил в поддержку Альбицкого, что был минувший год в Мюнхене, видел, правда, немногое, но увиденное показалось уж как-то очень «сухим».

— Да расскажите-ка лучше сами, чего требует Ашбе, — попросил Мусатов, — ведь что там все впечатления, какие наш брат наскоком получает, хоть тот же любезный князь?.. Уж вы, пожалуй, сами нам «по полочкам» разложите!..

Грабарь кивнул и начал с основного — с работы над «актами». «Парижане» удивленно привскочили: да помилуйте, и у нас все точь-в-точь то же: натурщик стоит с неделю, рисуют без фонов, без всякой тушевки, только намечая тени, и прочее сходно, вроде и система одна и спорить не из-за чего!.. Но Грабарь про себя знал, где тут «демаркационная линия». Припомнив рисунки Мусатова и Шервашидзе, снова спросил, как Кормон замечания делает и ругает ли за промашки с анатомией. «Парижане» задумались… Еще и этот отвес, без которого кормоновцы — никуда… Но это хорошо разве для начала, а если года четыре все по отвесу работать, то они сами беспокоятся — не потеряется ли в рисунке движение.

Право же, парижский-то народец, оказывается, совсем без самомнения — это радует Грабаря. И он все прибавляет жару: говорит, что они у Ашбе целый год анатомию учат. Поначалу законы построения формы, а потом извольте каждую мышцу, каждую косточку так усвоить, что Грабарь, например, мог потом с закрытыми глазами любую из них вылепить! Ну, хоть что-нибудь увидеть из ашбевских «штудий»! Разгоряченные обедом, вином и, главное, разговором, для всех важным, они прямо напирают на гостя. Поворачиваясь то к русоголовому богатырю «Василичу», то к невысокому и живому князю-художнику, поглядывая на Мусатова, глаза которого сузились и зажглись, Грабарь проводит рукой по лбу, переходящему в раннюю лысину, и признается, что прихватил из Мюнхена пачку фотоснимков со своих работ и с работ товарищей. Все впиваются глазами в снимки, и, к особому удовлетворению Грабаря (даже кончики усов у него будто подпрыгивают, еще больше закручиваясь вверх), удивляются рисункам голов.

— Это вот Явленского рисунок… Кардовского, приятеля моего… это мое… — поясняет Грабарь.

«Акты», пожалуй, не так точны, как требует Кормон, но движение в фигурах, но головы! Грабарь чувствует, что в сознании присутствующих происходит полный переворот в представлениях о школе рисунка у Ашбе! И с удовольствием слышит вопросы Альбицкого самого практического толка. «Василич» — его открытое лицо совсем просветлело, спрашивает, сколько стоит угол в баварской столице, сколько за стол платить и вообще — примут ли, если взять да и переселиться в Мюнхен?..

Перейти на страницу:

Все книги серии Жизнь замечательных людей

Газзаев
Газзаев

Имя Валерия Газзаева хорошо известно миллионам любителей футбола. Завершив карьеру футболиста, талантливый нападающий середины семидесятых — восьмидесятых годов связал свою дальнейшую жизнь с одной из самых трудных спортивных профессий, стал футбольным тренером. Беззаветно преданный своему делу, он смог добиться выдающихся успехов и получил широкое признание не только в нашей стране, но и за рубежом.Жизненный путь, который прошел герой книги Анатолия Житнухина, отмечен не только спортивными победами, но и горечью тяжелых поражений, драматическими поворотами в судьбе. Он предстает перед читателем как яркая и неординарная личность, как человек, верный и надежный в жизни, способный до конца отстаивать свои цели и принципы.Книга рассчитана на широкий круг читателей.

Анатолий Житнухин , Анатолий Петрович Житнухин

Биографии и Мемуары / Документальное
Пришвин, или Гений жизни: Биографическое повествование
Пришвин, или Гений жизни: Биографическое повествование

Жизнь Михаила Пришвина, нерадивого и дерзкого ученика, изгнанного из елецкой гимназии по докладу его учителя В.В. Розанова, неуверенного в себе юноши, марксиста, угодившего в тюрьму за революционные взгляды, студента Лейпцигского университета, писателя-натуралиста и исследователя сектантства, заслужившего снисходительное внимание З.Н. Гиппиус, Д.С. Мережковского и А.А. Блока, деревенского жителя, сказавшего немало горьких слов о русской деревне и мужиках, наконец, обласканного властями орденоносца, столь же интересна и многокрасочна, сколь глубоки и многозначны его мысли о ней. Писатель посвятил свою жизнь поискам счастья, он и книги свои писал о счастье — и жизнь его не обманула.Это первая подробная биография Пришвина, написанная писателем и литературоведом Алексеем Варламовым. Автор показывает своего героя во всей сложности его характера и судьбы, снимая хрестоматийный глянец с удивительной жизни одного из крупнейших русских мыслителей XX века.

Алексей Николаевич Варламов

Биографии и Мемуары / Документальное
Валентин Серов
Валентин Серов

Широкое привлечение редких архивных документов, уникальной семейной переписки Серовых, редко цитируемых воспоминаний современников художника позволило автору создать жизнеописание одного из ярчайших мастеров Серебряного века Валентина Александровича Серова. Ученик Репина и Чистякова, Серов прославился как непревзойденный мастер глубоко психологического портрета. В своем творчестве Серов отразил и внешний блеск рубежа XIX–XX веков и нараставшие в то время социальные коллизии, приведшие страну на край пропасти. Художник создал замечательную портретную галерею всемирно известных современников – Шаляпина, Римского-Корсакова, Чехова, Дягилева, Ермоловой, Станиславского, передав таким образом их мощные творческие импульсы в грядущий век.

Аркадий Иванович Кудря , Вера Алексеевна Смирнова-Ракитина , Екатерина Михайловна Алленова , Игорь Эммануилович Грабарь , Марк Исаевич Копшицер

Биографии и Мемуары / Живопись, альбомы, иллюстрированные каталоги / Прочее / Изобразительное искусство, фотография / Документальное

Похожие книги

Адмирал Советского Союза
Адмирал Советского Союза

Николай Герасимович Кузнецов – адмирал Флота Советского Союза, один из тех, кому мы обязаны победой в Великой Отечественной войне. В 1939 г., по личному указанию Сталина, 34-летний Кузнецов был назначен народным комиссаром ВМФ СССР. Во время войны он входил в Ставку Верховного Главнокомандования, оперативно и энергично руководил флотом. За свои выдающиеся заслуги Н.Г. Кузнецов получил высшее воинское звание на флоте и стал Героем Советского Союза.В своей книге Н.Г. Кузнецов рассказывает о своем боевом пути начиная от Гражданской войны в Испании до окончательного разгрома гитлеровской Германии и поражения милитаристской Японии. Оборона Ханко, Либавы, Таллина, Одессы, Севастополя, Москвы, Ленинграда, Сталинграда, крупнейшие операции флотов на Севере, Балтике и Черном море – все это есть в книге легендарного советского адмирала. Кроме того, он вспоминает о своих встречах с высшими государственными, партийными и военными руководителями СССР, рассказывает о методах и стиле работы И.В. Сталина, Г.К. Жукова и многих других известных деятелей своего времени.Воспоминания впервые выходят в полном виде, ранее они никогда не издавались под одной обложкой.

Николай Герасимович Кузнецов

Биографии и Мемуары
100 великих гениев
100 великих гениев

Существует много определений гениальности. Например, Ньютон полагал, что гениальность – это терпение мысли, сосредоточенной в известном направлении. Гёте считал, что отличительная черта гениальности – умение духа распознать, что ему на пользу. Кант говорил, что гениальность – это талант изобретения того, чему нельзя научиться. То есть гению дано открыть нечто неведомое. Автор книги Р.К. Баландин попытался дать свое определение гениальности и составить свой рассказ о наиболее прославленных гениях человечества.Принцип классификации в книге простой – персоналии располагаются по роду занятий (особо выделены универсальные гении). Автор рассматривает достижения великих созидателей, прежде всего, в сфере религии, философии, искусства, литературы и науки, то есть в тех областях духа, где наиболее полно проявились их творческие способности. Раздел «Неведомый гений» призван показать, как много замечательных творцов остаются безымянными и как мало нам известно о них.

Рудольф Константинович Баландин

Биографии и Мемуары
100 великих интриг
100 великих интриг

Нередко политические интриги становятся главными двигателями истории. Заговоры, покушения, провокации, аресты, казни, бунты и военные перевороты – все эти события могут составлять только часть одной, хитро спланированной, интриги, начинавшейся с короткой записки, вовремя произнесенной фразы или многозначительного молчания во время важной беседы царствующих особ и закончившейся грандиозным сломом целой эпохи.Суд над Сократом, заговор Катилины, Цезарь и Клеопатра, интриги Мессалины, мрачная слава Старца Горы, заговор Пацци, Варфоломеевская ночь, убийство Валленштейна, таинственная смерть Людвига Баварского, загадки Нюрнбергского процесса… Об этом и многом другом рассказывает очередная книга серии.

Виктор Николаевич Еремин

Биографии и Мемуары / История / Энциклопедии / Образование и наука / Словари и Энциклопедии