Борис Годунов

Просто оторопь берет от подобных фальшивых повествований. Мелкая, но характерная деталь: Николай Михайлович был для своего времени прекрасно образованным человеком, он должен был бы знать, что в XVI веке в русском языке слова «клевреты» не существовало. Однако, очевидно, в погоне за эффектом он исказил не только факт русской истории, полностью уверовав в версию «Нового летописца », но и одновременно исказил и речь русского человека.

С горьким сожалением приходится признать, что не только светские историки позволяют себе озвучивать лживые видения в качестве исторических «доводов», «фактов» и «аргументов». Даже маститые специалисты из числа церковного клира, написавшие монументальные труды по истории Церкви, становились жертвой старых предубеждений и голословных обвинений. Для иллюстрации этого печального обстоятельства приведём обширную цитату из «Истории Русской Церкви» Митрополита Московского Макария:

«По свидетельству летописей, девятилетний Царевич погиб насильственной смертию от убийц, подосланных Борисом Годуновым, подготовлявшим себе путь в к Царскому престолу, но сбежавшийся по набату народ при виде преступления тогда умертвил самих убийц, Осипа Волохова, Никиту Качалова и Данилу Битяговского, а также и отца Данилы дьяка Битяговского и других, всего 12 человек. Когда гонец с вестию об убийстве Царевича прибыл в Москву, Годунов взял у него грамоту и велел написать другую, будто Царевич, страдавшей падучею болезнию, сам заколол себя ножом, играя с детьми, и эту грамоту представил Царю. Царь горько плакал. Для розыска послан был в Углич знатнейший боярин Василий Иванович Шуйский, с двумя другими лицами, а для погребения Царевича — Митрополит Крутицкий Геласий. Следователи в угоду Годунову повели дело так, что Битяговский и прочие с ним убиты народом совершенно невинно по наущению Михаила Нагого, враждовавшего против Битяговского. Царь приказал боярам идти с следственным делом на собор к Патриарху Иову, и оно прочитано было в присутствии всего Освященного собора и бояр дьяком Щелкановым. Патриарх, выслушав следствие, сказал: “Пред Государем-Царём Михайлы и Григория Нагих и углицких посадских людей измена явная; Царевичу Димитрию смерть учинилась Божиим судом”».

Стремясь снять с Патриарха Иова возможные обвинения в «неправедности», в желании услужить Годунову, Митрополит Макарий резюмировал:

«Патриарх, очевидно, высказал своё мнение на основании того, что узнал из следственного дела, и думать, будто он покривил здесь своею совестью в угоду Годунову, совершенно неосновательно. Патриарх тогда ещё не мог знать об участи Годунова в убиении Димитрия, как не знали и другие архиереи; событие совершилось так недавно и не успело довольно огласиться, сам же Годунов не открыл же Иову злых своих замыслов. Отвергнуть следственное дело или не доверять ему Иов не имел никакого основания.

По всей видимости. Митрополит Макарий не видел того самого «Следственного дела», которое было якобы состряпано «по сценарию» Бориса Годунова. Вместе с тем «Новый летописец», очевидно, был перед глазами, почему и изложение получилось явно с обвинительным уклоном. Если бы Владыка прочитал «Следственное дело», то впечатления от событий в Угличе у него могли быть другими, прямо противоположного характера. Ведь «Следственное дело » со всей очевидностью подтверждает непричастность Бориса Годунова к смерти Царевича Дмитрия. Однако Макарий поверил сказаниям 1606 года, поверил «Новому летописцу», Н. М. Карамзину, некоторым другим и написал несправедливости. Он был убеждён, что Патриарха Иова ввели в заблуждение, а на самом деле впал в заблуждение именно Митрополит Макарий.

Историки «обличительного» направления всегда, что называется, с порога, отвергали достоверность «Следственного дела», ссылаясь на некоторые погрешности в составлении текста, на его «плохую» сохранность и ещё невесть на что. Безапелляционное отрицание исторической значимости данного документа стало «хорошим тоном» в светской историографии. Ещё Н. М. Карамзин написал, что «Следственное дело» «памятник его (Шуйского. — А.Б.) бессовестной лживости »^*^. Прошло полвека, и другой «мэтр» — Н. И. Костомаров — высокомерно заявлял, что «следственное дело для нас имеет значение не более как одного из трёх показаний Шуйского, и притом такого показания, которого сила уничтожена была дважды им самим же»^*^.