Болтун

Пульт в ее руках был оружием возмездия за некоторые, по тому времени довольно мерзкие, сальности. Некоторое время все возмущались, а я смотрел на экран, где еще минуту назад были вы с сестрой.

Потом какое-то странное, не вполне мне понятное настроение охватило меня. Позже я испытывал это ощущение множество раз, но тогда оно пришло впервые. Я знал, что настроение мое соответствует настроению людей вокруг, и что бы я сейчас ни сказал, это окажется им созвучно. То была странная, почти инстинктивная синхронизация. Я еще не знал, что я скажу, но уже знал, что получится нечто очень правильное.

Но вместо того, чтобы говорить, я запел. Помнишь песню про мою дорогую Клементину? Старую, развеселую песенку убийцы, спетую в каком-то трактире.

Я запел ее, и обращена она была без сомнения к вам. Смесь сексуальных и разрушительных побуждений, овладевшая мной тогда, лучше всего выражалась простой песенкой. Сходное настроение было присуще тогда нам всем. Дочки человека, который имел власть освободить нас всех и, без сомнения, пренебрег бы ей даже, если бы хоть раз обратил внимание на наше существование. Как мы ненавидели вас, и какой забавной оказалась эта ненависть.

Песню мою очень быстро подхватили. Даже Минни, хоть и не подпевала, слушала и покачивала головой в такт.

А во время войны песенка эта, как ты знаешь, стала нашим гимном. В тот день я вспомнил ее случайно и впервые высказал нечто, что приняли с таким восторгом, пусть и в столь странной форме.

После того, как мы закончили петь, Минни нахмурилась.

— Тебе пора, Бертхольд.

— Но мы только начали! — смеялся я. — Подожди-подожди! Ты любишь песни, Минни? Ты любишь танцы? Ты хочешь потанцевать?

Я чувствовал себя удивительно расторможенным. Даже когда Минни, под всеобщий свист, аплодисменты и требования выйти на бис, выгнала меня, я поднимался по лестнице, мурлыкая себе под нос песенку, в дивной радости.

У кабинета госпожи Хенхенет я замер, взглянул в окно. Гюнтер был там. В свете фонаря, выхватившем его из темноты, он казался удивительно неподвижным, как статуя. Я помахал ему рукой, он, конечно, как и всегда, не ответил на мой жест.

Минут пять я смотрел на него, думая о мире снаружи, а затем, надеясь, что Гюнтер еще будет тут, когда я вернусь, постучал в дверь. Госпожа Хенхенет не любила опозданий.

Она сидела за столом, что-то писала в ежедневнике, изредка поглядывая в раскрытую перед ней книгу. Это была величественная женщина с царской осанкой и по-восточному темными глазами. Она была очень высока, а пальцы ее имели почти непропорциональную, пугающую длину.

Ей, наверное, было за тридцать, но точно я сказать не мог. Ее царственность не давала ей выглядеть молодо, и в то же время не оставляла ни мысли о старости. Это была женщина вне возраста и вне времени вообще. Такими женщинами были украшены кеметские фрески и тысячелетия назад.

Она сказала мне:

— Что ж, Бертхольд, добрый вечер.

— Добрый вечер и вам, — ответил я. — И следующее утро, я надеюсь, тоже будет добрым.

Она нахмурилась. Госпожа Хенхенет не любила лишних разговоров до сеанса, зато во время него проявляла удивительную дотошность, она задавала самые меткие вопросы, много объясняла сама. Думаю, она просто заполняла работой всю свою потребность в общении.

Метод ее был прост — она смотрела мои сны, а затем помогала мне их интерпретировать.

Вторая часть лечения заключалась в том, чтобы она, изучив меня достаточно хорошо, сама посылала мне сновидения, снимая таким образом мои наиболее потаенные внутренние напряжения. Она мечтала обмануть бессознательное. Но к тому времени мы едва продвинулись в том, чтобы понять хотя бы отдельные его проявления в моем случае. Мне было интересно рассмотреть мои сны с научной точки зрения, хотя я мало понимал, чем это может мне помочь, несмотря на прочитанную мной литературу и объяснения госпожи Хенхенет.

— Знаете, — сказал я. — Вы никогда не думали над тем, что наши сны — это просто наши сны? Я бы сравнил это с мастурбацией мозга — без партнера все становится довольно бессмысленным. Если честно, я — девственник, да и мозг мой работает не слишком хорошо. Может, просто поговорим? На любую тему? Вы были в кинотеатре под открытым небом, госпожа Хенхенет? А вы знаете, почему Бойня в Заливе Свиней так называется? Знаете, я думаю революция в Кемете это здорово, я поддерживаю ваших командиров! Они боролись за свободу и…

— Бертхольд, — сказала госпожа Хенхенет устало. — Помолчи.

Затем она взмахнула рукой, и я упал прямо на пол, не успев с комфортом расположиться на кушетке.

В тот день, моя Октавия, мне снилась ты. А может, мне снилась Санктина — во сне вас было сложно разделить. Кажется, у тебя были твои грустные глаза, но ее улыбка. Я лежал на больничном столе, а ты была в костюме медсестры, что являлось довольно безвкусным ходом со стороны моего разума. Ты стояла надо мной, лицо твое было неподвижным, словно ты была куклой или манекеном.