Болтун

Я опешил. Это была несколько не та реакция, которой я ожидал. Оказалось, мое прошлое было не препятствием, а преимуществом. Дейрдре говорила абсолютно серьезно. Она стояла передо мной, высокая, какая-то по-особенному торжественная. Я не мог поверить не только в то, что она — молодая девушка, но и в то, что Дейрдре вообще живой человек.

В тот момент она казалась мне какой-то золотой богиней. Дейрдре взяла меня за подбородок, сказала:

— Признаться честно, я следила за твоими похождениями. Интересный выбор жертв. Ты знал, что довольно известен?

Я этого не знал. Я не читал газет и не смотрел телевизор, я жил абсолютно анонимной жизнью, и меня не интересовала слава. Однако, не скрою, это были приятные слова. Как ты понимаешь, моя внутренняя потребность покрасоваться никуда не девалась, и мне стало лестно.

— Что? — спросил я. — Известен?

Мне хотелось, чтобы она это повторила. Дейрдре сложила руки на груди.

— Многие утверждают, что ты не просто очередной серийный убийца со сложным детством.

Мне стало очень легко, словно долгое время в моей груди было множество тяжелых камней, а теперь Дейрдре разом вытащила их все, бросила на пол передо мной, и я с отчетливой гордостью понимал, от чего освободился.

— Я не понимаю. Мне казалось, обо мне ничего не знают.

— Тебе казалось. Не переживай, Бертхольд, я основательно подготовилась к нашему разговору.

Она раскрыла одну из книг, до которых я еще не добрался.

— Я надеялась сделать тебе сюрприз, — пояснила она, а затем вытряхнула мне на колени газетные заметки. Заголовки были устрашающими и никак не вязались у меня со мной. Некоторые вырезки содержали мой, довольно подробный, хотя и в высшей степени субъективный портрет. Я несколько разочаровался в своих способностях быть скрытным. Однако, меня радовало, что портреты появились в газетах, когда творчество мое достигло позднего периода. Видимо, в тот день, когда все было сделано шумно и некрасиво, у моего дела и нашлись свидетели.

— Не скрою, я собрала их после того, как ты у меня появился, — сказала Дейрдре. — И меня сложно было назвать твоей фанаткой и ценительницей твоих методов борьбы с местечковой клептократией. Но ты в определенных кругах легенда.

Я ничего не понимал. Мое дело было скрытым от чужих глаз, они не могли знать, что мир — головоломка, сменяющие свои позиции шестеренки деформируют его, и я здесь для того, чтобы перезапустить все. Они не знали, что я один вижу правду. Они не могли понять, насколько хрупка реальность, которую видят люди.

Не знали о том, что сердце мира пылает. Никто ничего не знал. Почему это я должен был отличаться от какого-нибудь серийного убийцы (я, конечно, видел некое сходство между моей деятельностью и деятельностью маньяка, однако для меня оно было поверхностным).

— А теперь, — сказала Дейрдре. — Ты подробно и как можно более интересно объяснишь мне, зачем ты все это делаешь. Какая у тебя причина. Личная обида?

Я покачал головой.

— Хорошо. Значит, ты у нас озабочен проблемами общества.

Я кивнул.

— Бертхольд, ты ведь любишь поболтать. Сейчас самое время. Так ты озабочен проблемами общества?

— Я озабочен проблемами реальности.

Она молчала. Не смеялась, не комментировала мои слова, просто ждала. И тогда сквозь меня словно нечто прорвалось, через пробоину хлынула вся хранившаяся во мне грязная вода. Я упал перед ней на колени, притянул ее к себе и начал говорить. Выражение лица у меня, видимо, было совершенно безумное. Я улыбался, я плакал, я смеялся. Я рассказывал ей все, что знаю. Я даже достал из-под кровати чемодан и открыл его. Я объяснял, зачем я вырезал глаза, и что такое «изъятие». Я говорил с ней так искренне, как, наверное, ни с кем еще не говорил. Я пролился к ее ногам, как дождь, я распахнул свою грудную клетку и вытащил сердце, я был окровавлен и обнажен.

Дейрдре казалась мне окаменевшей. В тот момент я не понимал, отчего. Много позже, когда я пришел в состояние более адекватное, я понял, что она испугалась. Ей было страшно, как никогда. Я не видел ее такой ни до, ни после. Ни пули, ни преторианские ножи не пугали ее так сильно. Однако, когда я закончил, Дейрдре взяла себя в руки довольно быстро.

Она дала мне пощечину. На руке у нее остались мои слезы, и она растерла их о свое бедро. Я без сил опустил голову. Безвоздушное пространство моих внутренних пустот заполнилось наконец чем-то реальным.

— Нет, — сказала она. — Неправильный ответ.

— Неправильный ответ? — переспросил я. Мне казалось, я ослышался. Дейдре продолжала, и хотя голос ее звенел, она старалась придать ему уверенность, заземлить.

— Ты — политический террорист, Бертхольд. Такой, каким тебя видят некоторые издания.

— Политический террорист?

Позже, когда я согласился с ней и привел себя в порядок, Дейдре сказала мне, что разговаривая со мной в тот день чувствовала себя так, словно она дрессирует дикого зверя. И впервые поняла, кого пустила в дом.

Но она поставила на меня все и не собиралась отступать.