Бойцовский клуб

Сейчас. Удивительное чудо смерти: вот ты ходишь и говоришь – а вот ты уже предмет.

Я ничто; даже меньше, чем ничто.

Холодный.

Невидимый.

Пахнет кожей. Мой ремень безопасности перекрутился и связал меня, словно смирительная рубашка, и, попробовав сесть, я ударяюсь головой о руль. Очень больно. Моя голова лежит на коленях механика, и, посмотрев вверх и сфокусировавшись, я вижу над собой его улыбающееся лицо. Он ведет машину, и звезды светят в водительское окно.

Мое лицо и руки покрыты чем-то липким.

Кровь?

Сливочная глазурь.

Механик смотрит вниз.

– С днем рождения.

Я чувствую запах дыма и вспоминаю торт.

– Я чуть не сломал руль о твою голову, – говорит механик.

Ничего больше, лишь ночной воздух, и запах дыма, и звезды, и механик, который улыбается и ведет машину с моей головой на коленях, и внезапно у меня пропадает всякое желание подниматься.

А где торт?

– На полу, – говорит механик.

Только ночной воздух. Запах дыма усиливается.

Мое желание исполнилось?

Лицо надо мной улыбается на фоне звездного окна.

– Эти свечи для тортов, – говорит механик, – их невозможно погасить.

Мои глаза привыкают к свету звезд, и я вижу дым, поднимающийся от множества крошечных пожарчиков на ковре.

19

Механик из бойцовского клуба жмет на газ, невозмутимо бушует за рулем, и нас по-прежнему сегодня ждет важное дело.

До конца цивилизации мне нужно научиться узнавать направление по звездам. Вокруг тихо, словно едем в открытом космосе. Наверное, мы свернули с шоссе. Парни на заднем сиденье отрубились или спят.

– Ты побывал на пороге жизни, – говорит механик.

Он опускает руку и касается длинной припухлости в том месте, где мой лоб встретился с рулем. Лоб распух, и глаза почти не открываются, а механик проводит по припухлости холодным пальцем. «Корниш» подскакивает на ухабе, и боль словно вытягивается над глазами, подобно тени от козырька кепки. Задние рессоры и бампер кашляют и скрипят в тиши ночной дороги.

Механик говорит, что задний бампер «Корниша» держится на соплях, его почти оторвало передним бампером грузовика.

Я спрашиваю: это часть его домашнего задания в проекте «Хаос»?

– Да, – кивает он. – Я должен был принести в жертву четырех человек и принять груз жира.

Жира?

– Для мыла.

Что затеял Тайлер?

Механик начинает говорить – и я слышу Тайлера Дердана.

– Я вижу сильнейших и умнейших из всех людей, что жили когда-либо, – произносит он, и звезды в водительском окне светят в его лицо. – И эти люди заправляют машины и обслуживают столики.

Наклон его лба, брови, изгиб носа, ресницы и глаза, лепной профиль двигающихся губ очерчены темнотой в звездном свете.

– Если мы соберем этих людей в тренировочных лагерях и воспитаем их…

– Пистолет лишь фокусирует взрыв в заданном направлении…

– Есть класс сильных, молодых мужчин и женщин, они хотят прожить жизнь не зря. Реклама заставляет их гоняться за машинами и шмотками, какие им не нужны. Целые поколения выполняют работу, которую ненавидят, ради того, чтобы купить то, что им не нужно.

– На долю нашего поколения не выпало мировой войны или Великой депрессии, но мы ведем войну духовную. Мы восстали против культуры. Наша жизнь – великая депрессия. Депрессия духа.

– Мы должны показать этим мужчинам и женщинам свободу, поработив их, и показать мужество, напугав их.

– Наполеон хвалился, будто может выдрессировать людей расставаться с жизнью за клочок ленты.

– Представь, как мы объявим забастовку, и все откажутся работать, пока мы не перераспределим мировое богатство.

– Представь, как выслеживаешь лося в сыром лесистом каньоне рядом с руинами Рокфеллеровского центра.

– Твои слова насчет работы, – говорит механик. – Ты это серьезно?

Да, серьезно.

– Вот почему мы сегодня в пути, – произносит он.

Мы – охотничий отряд, а цель охоты – жир.

Мы едем на свалку медицинских отходов.

Мы пойдем к мусоросжигательной печи и там, среди грязных хирургических простыней, бинтов, десятилетних опухолей, внутривенных трубок и использованных игл – жутких, действительно жутких вещей, – среди образцов крови и ампутированных обрезков, откопаем больше денег, чем сможем вывезти за одну ночь, даже на самосвале.

Мы будем загружать этими деньгами «Корниш», пока он не просядет до земли.

– Жир, – говорит механик, – жир после липосакции, высосанный из богатейших бедер Америки. Богатейших, тучнейших бедер в мире.

Наша цель – большие красные пакеты с отсосанным жиром. Мы привезем его на Пейпер-стрит, смешаем со щелоком и розмарином и продадим тем самым людям, которые заплатили за его отсос. Только они могут позволить себе мыло по двадцать баксов за кусок.

– Богатейший, мягчайший жир в мире, жирнейший жир, – говорит он. – Мы сегодня что-то вроде Робин Гуда.

Маленькие восковые костры шипят на ковре.

– Пока будем там, – добавляет механик, – заодно поищем вирус гепатита.

20

Теперь слезы текли ручьем, одна скатилась по стволу пистолета и капнула на мой указательный палец. Раймонд Хессел закрыл глаза, и я с силой прижал пистолет к его виску, чтобы он навсегда запомнил это ощущение, чтобы помнил меня, и свою жизнь, и смерть, которая могла наступить в любую секунду.