Бои местного значения

Потом, когда он сменился, мы с ним долго говорили о Капе. Оказывается, она была старше нас на два года, успела закончить два курса института, больше нас видела и знала, а мы еще витали в мире литературных героев и из-за их спины смотрели на жизнь. Чувство любви для нас было святым. Петр весь трепетал при одном появлении Капы, а она кокетничала с Сушко и властвовала над ним.

Многое нам было непонятно. Не понимали и не замечали мы и того, что Сушко все время находился в состоянии «легкого опьянения» от Капы. Об этом нам сказал Кравчук. Из его слов выходило, что Сушко не так уж и стар и Капе интереснее с ним, чем с нами, вчерашними школярами. Кравчук открывал для нас неведомый мир, а мы с раскрытыми ртами удивлялись тому, о чем так просто и слишком прозаично он говорил. Когда мы оставались с Петром наедине и спорили до хрипоты — прав или не прав Кравчук, то на какое-то время забывали, где находимся.

Артиллерийский налет на деревню, словно звонок, напоминал нам, что перерыв закончился и что находимся мы не в школьном коридоре, а в коридоре, который прогрызли в лесах и болотах, чтобы окружить гитлеровцев.

На следующий день Капа опять появилась. Сушко не было. Его вызвал на КП командир полка. Петр только незаметно посматривал на нее. Выдерживал принципиальность.

— Не обижайся, мой мальчик, я тебе манной кашки сварю, — сказала Петру Капа, прикоснувшись к рукаву его шинели.

Он отвел свою руку за спину и не проронил ни слова. Я заметил его рыцарское поведение и посоветовал держаться твердо. Оба мы сходились на том, что Кана не проявляла заметного беспокойства по поводу близости переднего края, не говорила о войне. Она ее как бы не замечала. Это нас удивляло, но спросить ее об этом мы не решались.

Сушко возвратился поздно вечером. Осмотрел наше жилье, устройство которого мы только что закончили. Ему понравилось, и он сразу же переселился к нам. В отгороженном углу сруба, где посередине горела печка, можно было впервые за несколько месяцев снять шинель и как следует отогреться.

Переселение начальника накладывало на нас дополнительные обязанности. Кравчук распорядился топить день и ночь, чтобы наконец стало тепло.

В железной печке быстро прогорало, и поэтому приходилось все время рубить во дворе дрова и таскать их в жилье.

К тому же между нами пробежала кошка из-за Капы. Сушко большей частью молчал, хмурился, наши разговоры раздражали его, поэтому мы обрадовались его заданию проверить в ротах пулеметы и, как всегда, «на месте устранить неисправности». В мастерской оставался Анохин, который молчаливо держал нейтралитет. Он мог молчать днями и неделями. Только перед обедом, оторвавшись от разобранной винтовки или автомата, доставал свои часы и обычно произносил:

— Пора.

Это означало, что пришло время брать котелки и идти к кухне.

— Не задерживайтесь, — напутствовал Кравчук меня и Петра, — а то развезете там ремонт на неделю.

— Два дня вам, — уточнил капитан.

— Много, — пытался сократить срок Кравчук, перечисляя неотложные дела, но Сушко не изменил своего решения.

Вооружившись всем необходимым, мы вышли из мастерской.

— Мальчики, вы куда? — окликнула нас Капа.

— Далеко, — ответил я. А Петр даже не обернулся. Тогда она подхватила ведро и поравнялась с нами.

Я осторожно поинтересовался у нее о причинах переселения начальника. Она загадочно посмотрела на меня, улыбнулась, а потом сказала:

— Влетит вам от капитана за такие вопросы.

— Пойдем быстрее, — не стерпел Петр и прибавил шагу.

— Боитесь? — засмеялась Капа.

— Ничего мы не боимся.

— Так я и поверила.

Задерживаться нам некогда было. Да и начальник мог опять услышать наш разговор. Мы поспешили в батальоны. Их пока что было два, но поговаривали о слиянии в один. От пулемета к пулемету где ползком, где перебежками мы побывали во всех ротах, на всех участках. Проложенные в снегу траншеи, замаскированные недавней метелью, прикрывали нас в дневное время. Уставшие, проголодавшиеся, мы возвратились на второй день вечером в мастерскую.

Анохин уехал на дивизионный склад за боеприпасами. Кравчук, как всегда, возился с пулеметом, а Сушко с писарем составляли какую-то сводку. Ночное дежурство Кравчук распределил на четверых. Я заступал третьим. После смены с поста часовому вменялось в обязанности топить печь.

Я подбросил в печку дров, устроился поудобнее и незаметно для себя уснул. Разбудил меня окрик Сушко. Вслед за этим меня начал тормошить за плечо Кравчук. Когда я окончательно проснулся, сразу же почувствовал, что в нашем жилом отсеке холодно. Печка давно прогорела. Перегородка из плащ-палаток, отделявшая наше жилое помещение от другой части недостроенного дома, где не было ни окон, ни дверей, долго тепла не держала.

— На передовую!.. — набросился на меня Сушко, натягивая на себя полушубок.

— Товарищ капитан, я только что излазил ее всю на животе, из одного конца в другой. Так что передовая для меня дело привычное и почетное.

— Поговорите еще!..

Кравчук дергал меня за рукав, чтобы я прекратил спор. Я и сам знал, что не положено спорить, но Сушко ведь тоже сильно перегибал, как говорится.