Богиня прайм-тайма

Она сползла со своей лошади – та опять косилась недоверчивым карим глазом и переступала нервными тонкими ногами – и соскочила в песок.

– Ольга, забери мой рюкзак!

– Там же у тебя аккумуляторы!

– Я давно все в “раскладку” переложил, пока ты спала!

“Раскладкой” называлась жилетка, в которой было десятка два карманов и еще десятка три карманчиков.

Все операторы носили такие.

– Я не спала!

– Спала!.. Говорил же, чтобы не таскалась за мной, а ты хоть бы раз послушалась!..

– Ники!

– Сначала картинку сниму, а потом синхрон запишем с командиром, о'кей? Стемнеет, и я тогда…

– Давай, а я пока договорюсь.

Ники кивнул, прилаживая камеру, и через плечо показал ей, где именно этот самый командир, куда ей идти. Ольга и без него нашла бы, но у него было такое представление о заботе.

Ты там присматривай за ней, Ники.

Ну, не вопрос, старик!..

Дебилы и шовинисты.

Немедленно по возвращении вступлю в партию Маши Арбатовой, если у той уже есть партия, а если нет, немедленно создам свою и вступлю в нее – буду бороться за женское равноправие.

С равноправием, оказывается, большие проблемы.

Ольга улыбнулась, поправляя на плечах необъятный Никин рюкзак. Опять предстояло лезть в гору – что, черт возьми, это за страна, одни только горы и больше ничего! Камушки все-таки попали в ботинки, и теперь там скверно терлось, словно носки были из наждака.

Если не вытряхнуть, к вечеру ноги разнесет так, что завтра ни за что не удастся обуться, а от ботинок и шнурков часто зависела жизнь.

Можешь бежать, остаешься в живых. Не можешь… значит, не можешь.

Командиру на вид было лет под пятьдесят, а потом оказалось, что двадцать восемь. Здесь всем, кто старше двадцати, сразу будто пятьдесят, а после сорока наступает глубокая и трудноопределимая по возрасту старость – морщины, седые бороды, узловатые руки, потухшие усталые глаза. Зато звали его изумительно – Гийом.

Его звали Гийом, и он говорил по-английски – большая удача и огромная редкость.

Должно быть, Ольга понравилась ему, а может, просто в нем взыграло любопытство, потому что он моментально бросил свой “боевой пост” в камышовой будке, которая ничем не отличалась от полутора десятков других таких будок, в которых Ольга уже успела побывать, вышел на улицу, поманив ее за собой, и что-то длинно и быстро сказал по-английски.

Она не поняла.

Какие-то бородатые люди проводили их настороженными и подозрительными взглядами. Вдалеке бабахало и как будто что-то осыпалось с продолжительным шорохом, и она подумала быстро – где там Ники?..

– Минутку, – попросила Ольга по-английски, – говорите немного помедленнее, пожалуйста. Я не поняла.

– Вы не поняли не потому, что я говорил быстро, – возразил он энергично. – Вы просто не слушали меня.

– Простите.

– Ничего страшного. Я предложил проехаться на позиции. На моей машине. Вы ведь русская журналистка?

– “Новости” Российского телевидения.

– Должно быть, вы очень храбрая женщина, если решились воевать.

Он так и сказал – воевать.

– Я не воюю, – быстро возразила она. – Пресса… никогда не воюет. Пресса только освещает войну.

– Ясно, – сказал он мрачно. – Поедете со мной?

Почему-то по-английски все это звучало как-то очень буднично и почти неинтересно, вот она однозначность и даже некая “плоскость” английского языка!

По-русски так говорить было невозможно. Ольга представила себе, как по-русски станет объяснять Ники, что уехала “на позиции” с местным командиром и что он, Беляев, скажет ей в ответ, и тоже именно по-русски!

На позиции девушка провожала бойца. Темной ночью простилися на ступеньках крыльца.

Машина – запыленный армейский “уазик” – завелась не с первой попытки, долго и надсадно кашляла, зато когда завелась, Гийом так рванул с места, что Ольга стукнулась виском в стойку – больно и унизительно.

Они все тут так ездили, “без башки”. Ники, как известно, время от времени очень уважал такой стиль вождения.

Ветер подхватил концы ее косынки, и она с трудом затолкала их под ткань, почти вырывая волосы.

– А почему у вас европейское имя?

– Моя мать француженка. Она дала мне французское имя.

– Она живет в Афганистане?

– Разве здесь можно жить? – вдруг спросил он и коротко взглянул на нее. – Вы смогли бы?

Ольга растерялась – какой-то на редкость странный ей попался командир. И журналист в ней моментально взял верх над всем остальным – обязательно надо договориться с ним о какой-нибудь длинной съемке, чтобы она смогла позадавать свои вопросы! Только где? У него дома? А у него есть здесь дом? Или в камышовой будке?

Портрет матери-француженки на голой стене или, еще лучше, синхрон с ней – трогательная история давней любви французской девушки и афганского юноши, и этот мятежный мальчик, их сын, воюющий за независимость своей родины.

Если у войны есть лицо, значит, это будет лицо Гийома, а Ники снимет так, что все заплачут, как только увидят его на экране!..