Боги грядущего

В повисшей тишине было слышно натруженное пыхтение девок, большими ложками выгребавших мясо из котла. Головня подвигал челюстью: от скул через щеки пробежали ложбинки, в уголках губ набухли желваки. Вопрос застал его врасплох. Он поднял тяжелый взгляд на Хвороста. Старик не отвел глаз, только еще больше расплылся в лебезящей улыбке. Из всех помощников он был самым льстивым, самым велеречивым: всякий вопрос или замечание, обращенное к вождю, предпосылал восхвалением и славословием — не только Головне, но и предкам его. Сполох, Лучина, да и Жар, пожалуй, привыкнув говорить с Головней без обиняков, не могли с ним состязаться.

— Твои дети получат все, — медленно ответил Головня. — А там уж пусть делят промеж себя, как богиня велит. Сколько у тебя? Двое сынов?

— И дочка. Вдовая. С мальчишкой на руках.

Сполох хотел был съязвить, напомнить, где дочура его потеряла мужа (а было это как раз при артамоновском налете: с дубьем на охотников кидался, сволочь), но промолчал. Ну его к демонам. Другое сейчас занимало Сполоха, не эти мелочные счеты. Он прикусил нижнюю губу и опустил взгляд, почесывая лохматую, всю в тополином пухе, грудь, да посмеиваясь про себя над странной алчностью старика: не все ли равно, кто будет присматривать за скотиной? Ведь на выпас-то ее гоняют в общем стаде, да и молоко не один же Хворост с сыновьями пить будет, а всякий, кто заглянет к нему в жилище. Закон тайги!

— Дочка не в счет, — сказал Головня. — По охотникам считаем.

— А если сыновей богиня приберет? — не унимался старик. — Неужто придется дочуре по чужим жилищам побираться? Уж ты смилуйся, не допусти до такого.

Головня отмахнулся.

— Община прокормит, как раньше бывало.

Хворост вздохнул, поглаживая медную, с редкими седыми волосками, лысину. Не мог решиться.

— Ну давай, дед, не тяни, — сказал Головня, заметив его томление.

— Эх! Уж коли содеял одну милость, содей и другую, не обидь старика.

— Ну?

— Запечатлей для потомков то, чем сегодня моих сынов облагодетельствовал. Чтоб ни одна мерзота не придралась, когда на небо уйду. Чтоб слово твое и через многие зимы так же сильно звучало, как нынче.

— Ты о чем толкуешь, старый пень? — подозрительно вопросил Головня.

Тот опять завздыхал, собираясь с силами. Проскрипел осторожно:

— Я слыхал, у Сполоха подружка Отцову кровь несет. Значит, грамотная. Пусть-ка твои слова куску телячей кожи поведает. А ты там свой знак поставишь, чтоб не думали, будто я ее подговорил на подлог. Вот чего прошу. Уж не взыщи за дерзость, великий вождь, снизойди до немощного старика. Может, ляпнул что не то, слаб я уже разумом, могу и обмишулиться.

Головня оторопело уставился на Хвороста, даже моргать перестал. А Сполоха мороз пробрал по коже. Не хватало еще, чтобы Головня вспомнил, с кем его помощник делит ложе! Это раньше вождь был вне себя от счастья, что Сполох решил породниться с Отцовой отраслью, а теперь, после мятежа, глядел на такие дела с подозрением.

И действительно: Головня повернул к Сполоху лицо, уставился сумрачно, как голодный медведь на оленя, дрогнул узкими ноздрями. Тот не отвел взгляда: стиснув зубы, смотрел в глаза вождю, чтоб не подумал, будто ему есть что скрывать. В наступившей тишине пали насмешливые слова:

— Не тревожишься, что зачарует, Сполох? Они, Отцовы выкормыши, горазды.

— Небось не зачарует, — буркнул Сполох, чуя, как по лбу бегут предательские капельки пота.

— Ну а ежели? Науке-то молись усерднее, и жену к тому же понуждай. В Отцовой крови скверны завсегда полно.

— Она от обрядов не бегает, справляет как положено.

— Что, правда баба твоя знает Отцово колдовство?

— Не спрашивал.

— А ты спроси.

Видел: за невинной колкостью этой кроется тихая ярость. Не любил Головня Отцову кровь, ох не любил! Но, видно, мыслишка старика ему пришлась по нраву, иначе худо пришлось бы Сполоху.

Хворост воскликнул:

— Знает, как не знать! Ее ж Отец учил. Последняя она из них. Больше нет никого. Должна знать, великий вождь.

— Добро. Приведи-ка ее завтра поутру ко мне, Сполох. Порасспрошу, потолкую, в глаза загляну. Если и впрямь честна перед Наукой, сделаю, как просит старик. Ну а ежели лукавство замечу, уж не взыщи…

От слов этих нехорошо стало обоим — и Сполоху, и Хворосту. Помощники раздумывали над словами вождя. Но выводы сделали разные. Если старику оставалось лишь ждать, то Сполох решил действовать.

Полог откинулся, впустив в жилище тьму и оглушительный шорох ливня, а потом снова провис, отрезав Костореза от грохочущей стихии. Тлеющие в очаге угли переливались в сумраке точно громадный глаз подземного чудовища, шум дождя снаружи казался дыханием бездны. В ушах еще стоял собственный вопль: «Не делай этого, Сполох! Землей и небом заклинаю тебя!», и тяжелый, утробный голос товарища: «Поздно заклинать. Пришло время ножа».