Боги грядущего

Короткое, лающее слово, вырываясь из многих глоток, гремело в лощине, а наверху, под известковой кромкой неба кружил огромный бронзовоперый орел со светло-рыжим подбрюшьем — святая птица, вестник удачи. Точно сама Наука явилась послушать клятву своих детей. И люди, заметив ее, воспряли духом, чуя себя спрятанными под крылом богини. И лишь русовласая вдова Костреца продолжала рыдать, вырываясь из рук уводивших ее.

Тем же вечером Головня собрал помощников в жилище местного Отца. Сказал:

— Каждому из вас дарю по десятку лошадей из здешнего табуна. И трех невольников, каких сами выберете.

— Слава вождю! — восторженно просипел Хворост, преданно выкатив водянистые зенки.

И остальные откликнулись:

— Слава!

В жилище было непривычно светло: проемы окон прикрывали не рыбьи пузыри и не слюда, а скрепленные берестяной оправой кусочки бесцветного сухого льда, сродни тому, который изредка находят в мертвых местах. Труба над очагом была заключена не в тальниковые прутья, а в деревянные рамы — одна наверху, под крышей, и другая внизу, над самым челом камелька. Богато жили Ильины, что и говорить.

Прислуживали победителям две девки — внучки Отца. Их мать, которую тоже хотели понудить к этому, хищно расхохоталась и плюнула захватчикам в лицо, проклянув их всех до пятого колена. Пришлось оставить гордячку, дав ей по наглой роже. Зато девки, худенькие, дрожащие, противиться не посмели, хоть мать и метала громы и молнии, заклиная их умереть, а не склониться перед вероотступниками.

— Мужиков на покос отправлю, — рассуждал вождь. — Баб — на хозяйство. Наши пускай детей рожают. Воины нужны… Что эти говорят? Давно у них пришельцы обретались? Не заглядывал ли сюда Огонек, стервец такой?

Лучина, жуя былинку, бодро доложил:

— Огонька не встречали. А пришельцы заявились по весне, как реки вскрылись. Два пятка их явилось. Пушнину собирают. Не для себя — для обмена. У них там в горячей земле, слышно, она хорошо идет — свой-то зверь весь короткошерстный, меховик из него не сделаешь. Вот и лезут к нам. Оставили тут троих присматривать за Ильиными, а прочие все на запад пошли, к Великой реке. Обещали к зиме вернуться, а потом уж вострить лыжи к себе. Там у них, вроде, сидит великий вождь, всей бесснежной земли повелитель, он их сюда засылает, чтобы с каждого лесовика брали по две шкурки за зиму.

— Смехота! — вырвалось у Жара.

Головня зачерпнул горсть ежевики из расписной глиняной тарелки и в ярости швырнул в него.

— Смехота? — повторил он. — Слуги зла топчут нашу святую землю, а тебе смехота? Может, смерть Костреца тебе тоже смехота? Не в шкурках дело, а в том, чьи боги победят. Сегодня пришельцы с нас две шкурки берут, а завтра с людей драть шкуру начнут. Невдомек тебе это? Или все равно кому служить, лишь бы мог фигурки свои вырезать? То-то, гляжу, Отца Огневика так легко предал…

Жар, несчастный, пожелтевший от страха, пытался что-то лепетать, но вместо слов получались одни звуки и междометия: «Я… н-ни… прох-хсти… н-никохда…». Тощие щеки его под мягкой, как юношеский пух, щетиной обвисли точно у старого филина, в горле клокотало и булькало. Он судорожно сглатывал, словно пытался затолкнуть в себя прущий наружу страх, и непроизвольно выставлял вперед ладони, защищаясь от словесного нападения вождя.

Наконец, Головне и самому стало противно полоскать несчастного. Он поднял с блюда зажаренное крыло тетерева, принялся остервенело рвать его зубами, а Жар не сводил с него остановившегося, полного ужаса взгляда.

— Мне нужен один живой пришелец, — сказал Головня, сплевывая кости. — Хотя бы один. Чтобы научил нас своим заклятьям и обращению с громовыми палками. А еще нужен Огонек — живой или мертвый.

— Я понял тебя, — бескровными губами произнес Лучина.

Жар молчал, завороженно следя за работой цепких, острых зубов вождя, рвущих поджаристую, сладко хрустящую плоть. Мерещилось ему, что не крыло тетерева рвал сейчас Головня, а душу его, как души всех живущих в общине: раздирал в клочки, перемалывал резцами и, глотая, обсасывал свои жирные переливающиеся пальцы.

Из одеревенелой мути плыл низкий режущий голос:

— Изваяние нужно. Как избегнуть черной ворожбы? Камень нужен. Умельцы. Слышал, на Тихой реке каменоломни были. От древних остались. В дне пути от мертвого места. Рядом с большой водой. Туда надо идти. Там стан разобьем.

И собственный голос Жара сказал, как чужой:

— Я сделаю изваяние, Головня.

Хворост сипло произнес:

— Слава о твоей мудрости переживет века, о великий вождь. Позволь спросить: те дары, что ты по милости своей преподнес нам, перейдут ли нашим детям? Я уже стар и должен думать об этом…