Богдан Хмельницкий

коронных имениях, были также грабители». «Иногда, — говорит Старовольский,—за

квитанцию возьмут больше, чем поборов соберут. Знаю я одного такого собирателя;

ему город подарил за квитанцию сто талеров,—он бросил их со стола и ногами

потоптал и не дал квитанцип, пока ему не всучили сто червонцев. Другой по Руси

ездил собирать недоимки из села в село и везде брал себе стации—полти мяса, сыр,

масло, даже рогатый скотъ

*) Hist. bel. cos. polon., 32.—Fawor. Niebiesky,

2) Hist. bel. cos. pol,, 32.—Ист. пзв. о возн. в Польше ун., 70.—Унпверс. киевск.

митр. Петр. Мог., 10.

3)

Пам. киев. ком., 1, 2, 89.

4)

Ref. obycz.

32

за ним гнали стадом. Кроме безграничного произвола, старосты или жида

подстаросты, которые не жалели людей, потому что они составляли достояние

владельца только до его смерти, в коронных имениях квартировали войска,

отличавшиеся в Польше неистовствами и бесчинствами. Наш жолнер,-—говорит

Старовольский,—не знает ни веры, ни отечества: получит от РечиПосполитой

жалованье и пропьет его в один вечер, а потом достает себе платье, упряжь и

продовольствие от убогих людей, награбит у них всякой всячины и везет в обоз, а там

раскинет палатку и продает награбленное, потом кричит на гетмана, жалуется, требует,

чтобы войско отпустили на гиберны (зимовые квартиры), получает жалованье по

четвертям и не помнит того, что получил не в зачет за четверть. Жолнеры составляют

конфедерации, расписывают самовольно квартиры, собирают на себя королевлевские

доходы, и таким образом тот, кто обязан защищать отечество, делается его разорителем.

На войну ли идут жолнеры — обдирают бедных людей; с войны возвращаются — то же

самое; одна хоругвь придет в село, грабит его, за нею другая, третья, и нет такого села,

где бы не перебывало тридцать, сорок хоругвей. Люди плачут, кричат, разбегаются».

«Много нам рассказывают о турецком рабстве,—говорит в другом месте тот же

писатель,—но это касается военнопленных, а не тех, что жительствуют у турок под

властью, обработывают землю или занимаются торговлей. Последние, заплатив

годовую дань, или окончивши положенную на них работу, свободны так, как не

свободен у нас ни один шляхтич. У нас в том свобода, что всякому можно делать то,

что захочется: от этого и выходит, что беднейший и слабейший делается невольником

богатого и сильного, сильный наносит слабому безнаказанно всякия несправедливости,

какие ему вздумается. В Турции никакой паша не может того делать последнему

мужику, иначе поплатится за то головой; и у москвитян думпый господин и первейший

боярин, и у та-' тар мурза и высокий улан не смеют так оскорблять простого хлопа,

хотя бы и пноверца; никто и не подумает об этом: всяк знает, что его самого могут

повесить перед домом обиженного. Только у нас в Польше вольно все делать и в

местечках и в селениях. Азиатские деспоты во всю жизнь не замучат столько людей,

сколько их замучат каждый год в свободной Речи-Посполитой».

Рядом с утеснением народа шло поругание православной веры. До смерти короля

Владислава, со времени введения унии, польское правительство издало десять

конституций, обеспечивавших спокойствие последователей греко-русского

исповедания *); но, во-первых, духовные считали себя в праве не слушаться никаких

конституций на том основании, что церковь выше государства, а во-вторых, эти

конституции, по самым правам польским, могли относиться только к дворянскому

сословию. Дворянин православной веры мог в своем имении или старостве построить

церковь, монастырь, покровительствовать духовным, впрочем, с опасностью

подвергнуться наезду какого-нибудь соседа, возбужденного католическим

духовенством; но там, где владелец католик и не благоприятствует веротерпимости,

там подобные конституции не могли иметь ровно никакой законной силы, ибо и

совесть, как честь и жизнь хлопов, зависела

*) Ист. взв. о вози, в Польше ун., 85—89, 101—110.

33

от произвола пана. А так как панов католической веры со дня на день становилось

больше, чем православных, то, значит, эти конституции давались в полной

уверенности, что они не могут остановить стремления лишить русских

своенародности. Владельцы захватывали церковные имения, приписанные к тем

храмам или обителям, которые находились на земле их вотчин или староств х);

обращали насильно православные церкви в унитские *); нередко толпа шляхтичей,

живших у пана, врывалась в монастырь, разгоняла и мучила иноков, принуждая к унии:

их заключали в оковы, вырывали им волосы, томили голодом, иногда же топили и

вешали. Тогда жиды, смекнув, что в новом порядке вещей можно для себя извлечь

новые выгоды, убедили панов отдать в их распоряжение, вместе с имениями, и церкви

гонимого вероисповедания 3). Жид брал себе ключи от -храма и за каждое

богослужение взимал с прихожан пошлину 4), не забывая при этом показать всякого

рода нахальство и пренебрежение к религии, за которую некому было вступиться.

Часто люди, изнуренные работою и поборами, не в состоянии были платить, а

священники, не получая содержания и притом терпя оскорбления от лендов,

разбегались; тогда приход приписывали к унитской церкви; православная церковь, если