Богатыри не мы. Устареллы

– Куррры вррредно. Жарррить Вррредно! Сырроедение! Вегетарррьянство, – вопил ушастый козлодой, кружа над костром. – Тррезвость – норрма жизни! Ррррррис! Моррррррковь!!! Ррррепа! Харрррре Крррррришна!

Кусок куриной ноги, пущенный умелой рукой, угодил птице в пузо. Полетели перья и пух. Моргенштерн на дубовом суку одобрительно качнулся и заговорщицки сверкнул. Адепт здорового образа жизни камнем рухнул вниз, но Перпетуя даже не успела возмутиться жестокому обращению с животным, как падающий козлодой подхватил мясо и, тяжело взмахивая крыльями, направился к дубу, где и занялся ужином, позабыв и о трезвости, и о вегетарьянстве.

– Вот и славно, – заметил блондин, продолжая манипуляции с будущим ужином. Перпетуя невольно улыбнулась в ответ, и тут раздался горестный квак. Стыд и боль пронзили сердце принцессы. Она здесь в расшнурованном платье беседует с подозрительным блондином, в то время как на ее подруг, пажей и лесных братьев обрушилось страшное несчастье!

– Милорд! – воскликнула дева. – Не знаете ли вы, что за беда постигла мою свиту?

– Беда? – переспросил нижнеморалиец, прилаживая мясо над прогоревшими угольями, – а что с ними такое?

– Они, – голос принцессы дрогнул, – они превратились в бесхвостых гадов, именуемых также амфибиями.

Квак повторился. Он был очень-очень горестным и мелодичным. Принцессе почудилось, что к плачу бесхвостых гадов присоединились скрипки и даже рояль, хотя откуда было взяться роялю в кустах на краю уединенной лесной поляны?

Блондин покачал головой и повернул вертел.

– Я мало понимаю в магии, моя леди, но даже я вижу, что какой-то дурак пустил в ход заклинание из арсенала Великой Жабы.

– Великой Жабы, – не поняла принцесса, – кто это?

– Неужели не знаете? – удивился подозрительный незнакомец. – Ах да, конечно, в Пурии, Верхней Моралии и других странах победившего Добра о некоторых вещах предпочитают умалчивать. Да будет вам известно, моя кисонька…

– Я не ваша, – встрепенулась принцесса, – и никогда ей не буду. Пурийская принцесса отдаст свою девственность только…

Перпетуя осеклась, так как налицо был ужаснейший юридический казус. С одной стороны, она обязана стать женой верхнеморалийского принца, о чем существует договор между ее августейшими родителями и матушкой жениха вдовствующей королевой Викторией-Валерией-Варфоломеей, с другой – пурийская принцесса обязана выйти замуж за своего спасителя, а спаситель вот он, сидит, жарит мясо и нагло сияет глазами цвета морской войны.

– Увы, Ваше Высочество, – бытность или не бытность кисонькой от вашего желания не зависит. Вы – несомненная кисонька, и вам с этим придется жить. Напомните, чтоб я минут через десять перевернул… Так вот, принцесса. Существует Мировая, она же Великая Жаба, коей подчиняются сотни и тысячи малых жаб. Ее цель – передушить все человечество, а также гоблинство, гномство, эльфийство, мажество и тролльство. Зачем это ей нужно, ума не приложу, но она очень хочет.

– Великая Жаба? – Перпетуя растерялась. Принцесса росла в глубочайшей уверенности, что главным мировым злодеем является обитающий в Физиогноморде Черный Властелин, чей Недреманный Нос неусыпно принюхивается к тому, чем пахнет в странах победившего Добра.

– Этот болван? – подозрительный блондин пожал плечами. – Толку-то от него. Только и умеет, что чихать на всех. А вот Мировая Жаба, если верить Сивому Мерлину, везде и нигде, и победить ее невозможно.

Воображение принцессы немедленно нарисовало Великую Жабу – огромную, бородавчатую и пупырчатую. Жаба сидела на вершине самой высокой горы, свирепо вращала лишенными бровей и ресниц глазами, захватывала огромным языком, похожим на сотканный из тьмы и огня хлыст, звезды, луны и солнца и отправляла оные светила в пасть, дабы Земноводье навеки кануло во Тьму. Перпетуе стало так страшно, что она невольно придвинулась к подозрительному незнакомцу. Тот чему-то усмехнулся, перевернул мясо и вытер руки о штандарт все еще лежащего без чувств разбойника. Запах жарящихся куриных ног был столь упоителен, что принцесса позабыла и о жабопревращенных подругах, и о страшном чудовище, существование коего от нее скрывали.

Только воспитание мешало принцессе спросить, когда можно приступать к трапезе. Блондин же, позабыв и о мясе и о собеседнице, напряженно всматривался в кусты на краю поляны, но не в те, откуда по-прежнему доносились сладостные звуки рояля, а в прямо им противоположные.

– О! – Военно-морские глаза сузились. – Это еще что такое?

– Дурррак, – предположил вновь круживший над поляной козлодой ушастый и уточнил: – Крррруглый.

– Весьма вероятно, – протянул предположительный нижнеморалиец, разглядывая выползшее на свет существо.

Выползший был ростом с сидящую собаку крупной породы и при этом совершенно неприличен. То есть до такой степени, что его сочли бы неприличным даже в Нижней Моралии. Дело в том, что на незнакомце не было ни верхней одежды, ни белья белого достойного, ни хотя бы черного непристойного, а лишь собственные темные волосики, в некоторых местах довольно густо, а в некоторых – негусто покрывающие тельце неприличного мужчины.