Богач и его актер

В этом городе в маленьком доме живет немка, белокурая красотка, стопроцентная арийка, маникюрша и педикюрша Агата. Сами понимаете, какой в Германии осенью сорок четвертого года маникюр и педикюр. Но то ли волей драматурга-итальянца, то ли и на самом деле так все было — какие-то местные дамочки все еще пребывают в кошмарном самообмане. Они верят в чудо-оружие фюрера, они надеются, что ни с запада, ни с востока до них не дойдут, не дотянутся, и вообще, все будет если не хорошо, то хотя бы нормально. Если позавчера было нормально, вчера — нормально, сегодня тоже нормально, то почему завтра должна случиться какая-то катастрофа? Ведь завтра наступало, завтра превращалось в сегодня, в котором опять все было нормально и можно было сходить сделать маникюр. Платили, ясное дело, уже не деньгами, деньги не стоили ничего, а съестными припасами, иногда сахаром, иногда еще довоенной закаменевшей копченой колбасой, а чаще сигаретами и маленькими пузырьками армейского шнапса, а уже сигареты и шнапс на хлеб и крупяной концентрат менял на рынке муж Агаты Адольф. Его-то и играл Дирк фон Зандов.

Адольф был старше Агаты, Адольф был болен какой-то костной болезнью, а главное — Адольф был еврей. Но поскольку он был законным мужем арийской женщины, он не подлежал ликвидации. Вот такой гуманный был фюрер, вот такие добрые люди были господа Гиммлер, Геринг и все остальные. Ибо судьба конкретной немецкой женщины была для них важнее общих планов по очистке планеты от евреев. «Законные евреи» — так называл сам себя Адольф, — законные евреи со временем вымрут, и настанет полная арийская благодать. Так, наверное, думали господа Гитлер и Гиммлер. Но сейчас насчет благодати возникли некоторые сомнения. Вот Адольф, вернувшись в очередной раз с рынка в пальто с большой желтой звездой, рассказал, что ходит в народе слух: в связи с напряженным положением на фронтах, возможно, с законными евреями поступят примерно так же, как с незаконными.

У них, у Агаты и Адольфа, снимал комнату молодой и нервозный гестаповец по имени Генрих. Он называл себя Анри (в приватных разговорах, разумеется), потому что происходил якобы от французских гугенотов. Говорил, что его родичи спасались в протестантской Германии после Варфоломеевской резни. Этот Анри всячески разубеждал и успокаивал Адольфа. Он утверждал, что в рейхе превыше всего закон, а если что случится с законом, то все равно в этой сумятице вряд ли о нем, Адольфе, кто-нибудь вспомнит. Кажется, у Анри (он же Генрих) что-то было с Агатой. Нет, не адюльтер, а какая-то тайная симпатия.

Как бы то ни было, Адольф решил бежать, но не мог точно решить куда — к большевикам или к англосаксам. К англосаксам было надежнее, но к большевикам ближе, хотя и тут и там проходила линия фронта. Но какой-то хитрый человек объяснил ему — это он пересказывал Агате и Генриху, — какой-то хитрый человек объяснил, что есть люди, которые держат на границе «окно», поскольку линия фронта, она только на карте сплошная и черно-красная. А на самом деле здесь стреляют, а тут лес, там болота, здесь пехота окопалась, а тут и вовсе какая-то лощина, куда не суются ни те ни другие. То есть линия фронта похожа на какой-то дырявый забор, а вовсе не на китайскую стену.

Адольф, собранный Агатой и напутствуемый Генрихом, однажды ночью все-таки ушел из дома. Договорились так, что через два месяца Агата подаст рапорт о безвестном отсутствии ее мужа и сможет получить развод. Она-то этого вовсе не желает, сказала Агата и напомнила Адольфу, что имела полное право потребовать развода с евреем и ее бы развели через полторы минуты. А потом бы пришли за ним, потерявшим охранную грамоту в виде арийской жены. «Но я же… — она хотела сказать „люблю тебя“, но в присутствии Анри предпочла другие слова, — но я же благородная немецкая женщина и не собираюсь нарушать своей брачной клятвы». Адольф поцеловал ее в щеку и сказал, что хочет освободить ее от себя. Она тоже его поцеловала, тоже в щеку, и заплакала. Он ушел в темноту.

Но в пьесе это была лишь предыстория, которую зритель сам должен был сложить из отдельных реплик и флешбэков, то есть коротких сценок-воспоминаний.

А спектакль начинался с того момента, когда Агата и Анри, он же Генрих, заканчивали свой скудный ужин и уже собирались было ложиться в постель, как вдруг в комнату вошел Адольф. Причем вошел не один, рядом с ним стояла закутанная в длинное пальто и платок фигура.

Адольф сообщил, что окно на границе закрылось. Это на востоке. А идти на запад, предупредили его, опасно. Он честно хотел дождаться конца войны, прячась где-нибудь в развалинах, но то ли не нашел подходящих развалин, то ли просто ему стало голодно и страшно — и вот он вернулся.