Второе письмо было от друга Рудольфа. Хит интересовался, может ли он рассчитывать на «Клотильду» с пятнадцатого по тридцатое сентября. Сезон подходил к концу, других предложений у Томаса не было, и еще один рейс был весьма кстати. Хит писал, что хочет поплавать вдоль побережья между Монте-Карло и Сен-Тропезом. Два пассажира на борту, короткий круиз — конец сезона будет нехлопотным.
Томас сел за стол и написал Хиту, что встретит его пятнадцатого либо в аэропорту в Ницце, либо на вокзале в Антибе.
Узнав, что стараниями Рудольфа у них будет еще один рейс, Кейт заставила Томаса написать брату благодарственное письмо. Томас уже собрался запечатать конверт, когда вспомнил, что брат предлагал ему писать без колебаний обо всех своих нуждах. А почему бы и нет? — подумал он. — От этого никто не пострадает. И в постскриптуме приписал:
4
В отеле «Бристоль» никто не помнил Германа Шульца, но в бюро рекламы и информации на Мэдисон-Сквер-Гарден кому-то все же удалось разыскать его адрес — меблированные комнаты на Пятьдесят третьей Западной улице.
Облупившуюся дверь цвета высохшей крови открыл шаркающий ногами согбенный старик в съехавшем набок парике. Даже на расстоянии от старика пахло плесенью и мочой.
— Мистер Шульц дома? — спросил Рудольф.
— Четвертый этаж, в конце коридора. — Старик отступил, пропуская Рудольфа в дом.
Поднимаясь по лестнице, Рудольф понял, что запах, исходивший от старика, пропитал весь дом.
Дверь в комнату в конце коридора на четвертом этаже была открыта. Здесь, под самой крышей, стояла гнетущая жара. Рудольф узнал человека, которого Томас представил ему когда-то как Шульца. Шульц сидел на краю незастланной кровати, на грязных простынях, неподвижно уставившись в стену напротив.
Рудольф постучал о дверной косяк. Шульц медленно, с трудом повернул голову.
— Что вам надо? — спросил он. Голос его звучал резко и враждебно.
Рудольф вошел в комнату и протянул руку:
— Я брат Томаса Джордаха.
Шульц быстро спрятал свою руку за спину. На нем была грязная спортивная рубашка с потеками под мышками. Живот выпирал баскетбольным мячом. Шульц с трудом пошевелил губами, точно во рту у него были плохо подогнанные вставные челюсти. Он был совершенно лыс и выглядел больным.
— Я не пожимаю руки, — сказал он. — Из-за артрита.
Он не пригласил Рудольфа сесть, да, впрочем, и сесть-то, кроме кровати, было некуда.
— Сукин сын, — сказал Шульц. — Не хочу о нем слышать.
Рудольф достал бумажник и вытащил две ассигнации по двадцать долларов:
— Он просил меня передать вам это.
— Положите на кровать. — Злобное, змеиное выражение, застывшее на лице Шульца, нисколько не изменилось. — Он должен мне сто пятьдесят.
— Я заставлю его завтра же послать вам остальные, — сказал Рудольф.
— Давно пора. Что ему теперь от меня надо? Он что, опять кого-нибудь измордовал?
— Нет. У него больше нет никаких неприятностей.
— Жаль, — ядовито заметил Шульц.
— Он просил меня спросить вас, держится ли накал по-прежнему? — Произнося эти слова, он почувствовал, как странно они звучат.
Лицо у Шульца стало хитрым, таинственным, и он искоса взглянул на Рудольфа.